Скрипка Льва
Шрифт:
Генри Мейер был одним из скрипачей в оркестре мужского лагеря Биркенау. У него была репутация вундеркинда, и офицеры СС в лагере вскоре включили его в небольшой ансамбль, игравший на их вечеринках. «Что мы играли для них?
– вспоминал он.
– Американские мелодии, хотя американцы и были их главными врагами. Каких композиторов? Гершвина и Ирвинга Берлина - евреев. Кто играл? Евреи. А кто слушал и подпевал этим глупым песенкам, от которых по лицам слушателей катились слезы? Члены СС, наши мучители. Какая гротескная ситуация!» [97] . Лакс отметил также необычайно сильное эмоциональное воздействие исполняемой ими музыки на тюремщиков. «Когда эсэсовец слушал музыку, - пишет Шимон, - он каким-то странным образом становился похожим на человека. Голос его терял типичную резкость, он внезапно приобретал простоту, и с ним можно было разговаривать почти на равных» [98] .
97
Ibid., p. 134, цитируется рассказ Генри Майера.
98
Цитата из James A. Grymes, Violins of Hope, Harper Perennial, 2014, p. 134.
Законное
99
Akinsha Kozlov, Stolen Treasure, Weidenfeld, 1995, p. xvi.
Министерство культуры СССР собрало в состав трофейных команд искусствоведов, экспертов, исполнителей-инструменталистов, музейных работников, реставраторов картин и художников. Им было приказано искать «культурные ценности», в том числе музыкальные инструменты. Советское правительство хотело скрыть эту секретную операцию от союзников, и поэтому, хотя члены трофейных команд были гражданскими лицами, все они были обмундированы в форму офицеров Красной Армии.
Команды следовали непосредственно за войсками, но эффективное выполнение их задачи было проблематичным, потому что Красная Армия уничтожала противника и любые препятствия, сметая всё и всех на своем пути. «Мы мстим за все, что творили враги на нашей земле, - написал один из бойцов в письме домой, - и потому наша месть справедлива. Огонь за огонь, кровь за кровь, смерть за смерть». Все чины участвовали в том, что стыдливо называли реквизициями, да так, что коменданты занятых территорий были слишком заняты «сбором часов, пишущих машинок, велосипедов, ковров, пианино» вместо того, чтобы уделить должное внимание охране крупных загородных усадеб, театров и музеев. У каждого был свой личный интерес, и скрипки, не занимавшие много места, но имевшие большую ценность, были желанным объектом реквизиций.
Трофейные команды находили итальянские скрипки в музейных коллекциях, в домах немецких граждан и в секретных хранилищах предметов, захваченных нацистами во Франции, Бельгии и Нидерландах или конфискованных у евреев, направлявшихся в концентрационные лагеря. Трофейная команда 1-го Украинского фронта решила, что обнаружила собрание драгоценных скрипок, когда наткнулась на четыре поврежденных футляра для скрипок в нацистской комендатуре в Силезии. Скрипки хранились в тайной кладовой вместе с пианино, велосипедами, швейными машинками и радиоприемниками, и когда они вынули их из футляров, у них в руках оказалась одна, подписанная «Страдивари 1757» года, и другая, помеченная как «Амати» с неразборчивой датой. Однако при последующем осмотре в безопасном месте от их внимания не укрылось, что первая скрипка была датирована двадцатью годами после смерти Страдивари. Там же нашлись еще несколько инструментов «Страдивари» и «Амати», но эксперты поняли, что ни одна из скрипок не была подлинной.
В каком-то смысле, скрипки, перемещаемые между Россией и Германией, ничем не отличались от всех других предметов, изъятых из музеев и частных домов во время Второй Мировой войны. Они были таким же «реквизитом», как мебель, одеяла, наручные часы, пианино и детские игрушки, которых лишились еврейские семьи, или же как протезы, женские волосы, деньги и золотые зубы, изъятые у живых и мертвых в концентрационных лагерях. И все же скрипки были чем-то большим. Их голоса были символом праздников в еврейских местечках Восточной Европы и в гетто, их голосами звучала уличная музыка, которую играли странствующие еврейские музыканты по всей Европе, с ними ассоциировалась музыка, написанная известными еврейскими композиторами, и исполняемая известными еврейскими музыкантами. Изымая скрипки, нацисты делали еще один шаг к достижению своей конечной цели - стереть все следы еврейской культуры. Неужели скрипка Льва попала в этот ужасный процесс? Никогда бы не узнала о том, но исследование еще одной версии её жизненной истории привели меня в такие места раздираемой войной Европы, в которых я иначе никогда бы не оказалась.
Пока скрипки из Кремоны перемещались по Европе, в их родном городе происходило нечто невообразимое. Поначалу казалось, что город совершенно забыл о скрипичном ремесле, лежащем в основе его истории и славы на протяжении, по крайней мере, двухсот лет, но незадолго до Второй Мировой войны началось медленное возрождение сначала интереса к истории скрипичного дела, а потом и самого ремесла лютерии. Если вы хотите увидеть, с чего началась эта медленная революция, вам нужно отправиться в Музей Скрипок Кремоны на площади Маркони. Пройдите по галерее, украшенной переливающимися в солнечном свете великолепными инструментами и войдите в комнату, уставленную сундуками с полуоткрытыми неглубокими ящичками. Сложенные в них инструменты не произведут впечатление чего-то особенного, пока до вас не дойдет, что крошечные рубанки, долота, ножи, зажимы и скребки принадлежали самому Антонио Страдивари, их деревянные ручки все еще хранили следы пота его рук, а их лезвия истончились от постоянной заточки. Простые и практичные, старые и изношенные, эти приспособления, находясь в Кремоне, положили начало процессу, который вернул город в самое сердце мирового скрипичного производства.
Несмотря на несомненный успех на ниве торговли скрипками и всеми связанными с ними изделиями, Козио никогда не приходило в голову продавать эти драгоценные реликвии. После его смерти в 1840 году рабочие инструменты перешли сначала к его дочери, а затем к внучатому племяннику. Можно было бы заклеймить жену его внучатого племянника как невежественную обывательницу за то, что та выставила их на продажу в 1920 году, но оказалось, что это было лучшим, что она могла бы сделать.
Марчеза Паола делла Валле уже была готова продать реликвии французскому послу в Риме, когда получила письмо от Джузеппе Фиорини, одного из самых известных мастеров в Европе. Как и Козио, Фиорини осознавал силу предметов, способных вдохновлять нас на поступки, которые могут изменить ход нашей жизни, и он разглядел потенциал реликвий Страдивари в реализации своей мечты об открытии школы скрипичного мастерства, где можно было бы осваивать все старые итальянские техники. «Я быстро принял решение, - рассказывал Фиорини другу, - и написал Марчезе Паоле делла Валле примерно следующее: “Я не богатый человек, и я не спекулянт, желающий только заработать; напротив, я мастер и знаток, моя цель - купить реликвии Страдивари и использовать их для возрождения редкого искусства и, в конечном итоге, передать их итальянскому правительству, если оно согласится открыть школу лютерии. Прошу вас, мадам, способствовать достижению этой патриотической цели”». После этого он вложил все свои сбережения, взял дополнительную ссуду и обеспечил сбор на сумму, эквивалентную 37 000 фунтов стерлингов [100] .
100
Toby Faber, Stradivarius: Five Violins, One Cello and a Genius, Macmillan, 2004, p. 200.
Фиорини предложил инструменты и другие реликвии властям нескольких городов, поставив лишь условие: они создадут новую Международную Школу Лютерии, в которой молодые люди смогут обучаться изготовлению скрипок на самом высоком уровне, и назначат его директором этой школы, выставив рабочие инструменты Страдивари на всеобщее обозрение. Кремона опередила другие города и приняла его предложение. Реликвии были переданы в 1924 году, и начались поиски помещения для новой школы.
Двухсотлетие со дня смерти Страдивари было в 1937 году, но с открытием Школы власти затягивали, и оно не успевало к дате. Тем не менее Роберто Фариначчи, мэр Кремоны от партии фашистов, не мог оставить это событие незамеченным, поскольку прекрасно понимал, что такой важный юбилей может стать центром пропаганды славного прошлого Италии и, в частности, золотого века скрипичного дела. Он обратился напрямую к высшим властям со своими предложениями и получил одобрение на организацию двух выставок непосредственно от Муссолини, который, кстати, и сам играл на скрипке. L'Esposizione Internazionale di Liuteria Antica Cremonese должна была стать великолепной демонстрацией «древних итальянцев» из Кремоны, а La Mostra Nazionale di Liuteria Moderna представила работы 119 современных мастеров со всей страны. Все новые инструменты автоматически участвовали в конкурсе, на который правительство выделило 70 000 лир (25 000 фунтов стерлингов) в качестве призовых [101] .
101
Ibid, p. 201.
Когда дело дошло до поиска «старых итальянцев» для экспорзиции, у организаторов возникла серьезная проблема, потому что с тех пор, как Таризио в конце восемнадцатого века вывел их как товар на международный рынок, они все больше и больше удалялись от дома. Обращаясь к владельцам по всему миру, организаторам в конце концов удалось собрать тридцать девять скрипок, альтов, виолончелей и арфу, причем более половины из них прибыли из-за океана [102] . Фариначчи, которого вскоре назначили секретарем фашистской партии, подготовил Кремону к наплыву гостей из других частей Италии и из-за границы, реконструировав центр города. Проект реконструкции, рожденный извращенной фантазией партийного функционера, включал снос зданий на площади Сан-Доменико, где когда-то жили и работали Страдивари и Гварнери, в чьих мастерских были изготовлены многие представленные на выставке скрипки, а также полный снос домов в остальной части Изолы и замену замысловатых лабиринтов улиц и расположенных на них мастерских строгой сеткой прямых дорог и зданий, выстроившихся в ряд и призванных выразить современную мощь фашистского правительства. Среди этих новых зданий был Палаццо дель Арте, красивое строение, в котором сейчас находится Музей Скрипок, собравший реликвии, вызвавшие как возобновление интереса к лютерии, так и связанные с ней, но совершенно не соответствующие замыслу действия. Празднование двухсотлетия стало триумфом. Юбилейные мероприятия длились всего месяц, но в них приняло участие более 100 000 посетителей со всего мира, приехавших, чтобы увидеть выставки и посетить концерты, устроенные в рамках фестиваля [103] .
102
Ibid, p. 201.
103
Ibid, p. 201.
Фариначчи, увы, преуспел в том, чтобы от Изолы ничего не осталось, но это не помешало мне объездить там все на велосипеде во время моего недавнего визита в город. Я оставляла велосипед у эстрады и бродила по извилистым дорожкам сквера, разбитого на месте старой церкви Сан-Доменико, в поисках хоть каких-то следов ремесел, которые когда-то процветали на узких улочках Изолы. Но единственным продуктом, произведенным местными ремесленниками, попавшимся мне, было свежее пиво, подпитывающее шумное веселье студентов в баре с видом на сад, где голуби наслаждались своим собственным аперитивом из чипсов и крошек фокаччи под столами. Несмотря на утрату Изолы и всего, что она символизировала, в 1938 году все же открылась Международная школа Лютерии, и мечты графа Козио и Джузеппе Фиорини наконец осуществились. К сожалению, для Фиорини, умершего четырьмя годами ранее, это произошло слишком поздно. Тем не менее, это послужило началом нового периода в истории Кремоны, новой главы, которая, в конечном итоге, должна была завершить цикл, вернув городу ту же известность центра скрипичного ремесла в наши дни, каким он был при жизни Страдивари. Ничего бы этого не произошло без загадочной атмосферы, созданной старыми инструментами из его мастерской, поскольку их возвращение в Кремону привело к овеянному чудом возрождению интереса города к своей собственной истории.