Слеза дьявола (др. перевод)
Шрифт:
Когда он встретил Джоан, Паркер только начал понимать, как меняется твое существование, если ты еще молод, а твоих родителей больше нет. Он очень остро ощутил хрупкость границы между жизнью и смертью. В таких случаях человеку либо нужен партнер, который позаботился бы о нем, либо, как в случае с Паркером, некто, о ком мог заботиться он сам.
Людям легче ужиться вместе именно так. Когда не надо нянчиться с партнером. Это закон, Паркер. Заруби его себе на носу.
А потому не было ничего удивительного в том, что он сошелся с женщиной, которая при всей своей красоте, при всем своем обаянии была во многих отношениях беспомощна и слишком зависима от своего расположения духа.
И естественно, что уже вскоре после рождения детей, когда супружеская жизнь потребовала повышенного чувства ответственности, а иногда просто труда и самопожертвования, Джоан полностью отдалась на волю своему раздражению и дурному нраву.
Паркер использовал все мыслимые способы привести ее в чувство. Они вместе ходили к психотерапевту, он брал большую часть заботы о детях на себя, старался вывести ее из депрессии, придумывая веселые вечеринки, увозя ее в увлекательные поездки, самостоятельно готовя завтраки и ужины на всю семью.
Однако вскоре вскрылся еще один секрет Джоан, которым она не торопилась с ним поделиться, — давняя история хронического алкоголизма в ее семье. Он был поражен, узнав, в каких количествах и с какой регулярностью она поглощает спиртное. Она периодически «завязывала», участвовала в программе «Двенадцать ступеней», серьезно лечилась. Но потом наступал неизбежный новый срыв.
От детей и мужа она отдалялась все дальше и дальше, растрачивая время на хобби и прихоти. Сначала это были кулинарные курсы для гурманов, потом увлечение спортивными автомобилями, затем просто бесконечными походами по магазинам и фитнес-центрам (в одном из которых она и познакомилась со своим будущим вторым супругом — Ричардом). Но до поры она всегда ненадолго возвращалась — давая самый минимум любви Паркеру и детям.
А потом случилось то, что положило конец всему. Происшествие с действительно большой буквы.
В июне четыре года назад.
Паркер вернулся тогда с работы в лаборатории ФБР и узнал, что Джоан нет дома, а дети оставлены на сиделку. Ничего необычного или тревожного в этом факте само по себе не было. Но, поднявшись наверх, чтобы поиграть с ребятами, он сразу понял: что-то не так. Стефи и Робби, которым было тогда четыре и пять лет соответственно, сидели в своей общей спальне и пытались собрать нечто из деталей конструктора. Но Стефани была в почти бессознательном состоянии. Ее взгляд блуждал, а лицо покрывали крупные капли пота. Паркер заметил, что она ходила в туалет и по пути туда ее вырвало. Он уложил девочку в постель и измерил температуру, которая оказалась нормальной. Паркеру трудно было винить няню в том, что она не заметила болезни Стефи, — дети обычно смущаются, если их тошнит или они пачкают штанишки, и потому всеми силами стараются это скрыть. Но Стефи и ее брат на этот раз скрывали нечто гораздо более страшное, чем Паркер мог себе вообразить.
Мальчик часто стрелял глазами в сторону ящика с игрушками. («Обращай внимание сначала на выражение глаз, — гласило „Руководство“, — и только потом слушай, что они говорят».) И едва Паркер подошел к ящику, как Робби заплакал и стал умолять его не открывать крышку. Понятно, что он не послушал сына. А потом стоял как громом пораженный, глядя на бутылки с водкой, которые спрятала там Джоан.
Стефани была попросту пьяна. Она хотела подражать мамочке и пила «Абсолют» из своей кружки с Винни-Пухом.
— Мама просила не рассказывать о ее секрете, — признался ему сын, заливаясь слезами. — Она сказала, что если ты узнаешь, то будешь очень сильно сердиться и громко кричать на нас.
Через два дня Паркер подал документы на развод. Он нанял толкового адвоката и обратился в Службу защиты прав ребенка, прежде чем Джоан смогла выдвинуть ложные обвинения в насилии над детьми против него самого, что, по сведениям его юриста, она собиралась сделать.
Эта женщина сражалась с ним, и сражалась ожесточенно, но так люди борются, чтобы сохранить за собой ценную коллекцию марок или дорогой автомобиль, но не нечто, что для тебя дороже самой жизни.
И в конце концов, после месяцев нервотрепки и десятков тысяч потраченных долларов, дети достались ему.
Тогда же он принял решение сосредоточиться на обустройстве нового порядка своего существования, чтобы дать детям возможность вести нормальный образ жизни.
И это ему удавалось на протяжении последних четырех лет. Но вот теперь она взялась за старое и предприняла попытку пересмотреть условия опеки.
«О, Джоан, зачем тебе это понадобилось? Да будешь ли ты когда-нибудь думать о том, что хорошо для них? Неужели не понятно, что любое наше самолюбие, даже уязвленное родительское самолюбие, должно испаряться без следа, как только речь заходит о наших детях?» Если бы он действительно считал, что для Робби и Стефи будет лучше делить свое время между отцом и матерью, он согласился бы на такой вариант мгновенно. С болью, наступив себе на горло, но согласился бы.
А он искренне верил, что для малышей это обернется катастрофой. И потому был готов к новой схватке с бывшей женой в суде, сделав при этом все возможное, чтобы оградить детей от всей грязи, которая неизбежно всплывает на подобных процессах. В такие времена приходилось сражаться на двух фронтах одновременно. Нужно было победить противника и в то же время преодолеть собственное страстное желание стать ребенком самому и поделиться своей болью с детьми. Чего нельзя было делать ни в коем случае.
— Папочка, — услышал он вдруг голос Робби, — ты почему-то перестал читать.
— Мне показалось, что ты уснул, — со смехом ответил он.
— Это у меня глаза устали. Веки тяжелые. А сам я не устал нисколечки.
Паркер посмотрел на часы. Без четверти восемь. Пятнадцать минут до того, как…
«Нет, — велел он себе, — не смей даже думать об этом сейчас».
— Твой щит с тобой? — спросил он сына.
— Вот он, лежит рядом.
— Мой тоже.
Он снова взялся за книгу и продолжил читать.
22
Маргарет Лукас разглядывала публику в фойе отеля «Ритц-Карлтон».
Они с Кейджем стояли у главного входа, через который в вестибюль вливались потоки людей, собиравшихся на праздничные приемы или просто поужинать всей семьей. На Лукас был темно-синий костюм, который она смоделировала и сшила сама. Самого лучшего качества шерсть плотно обтягивала ее от пиджака до удлиненной плиссированной юбки. Впрочем, в пиджаке она предусмотрела специальный разрез, чтобы прикрепленный у бедра «Глок-10» не нарушал стильных линий ансамбля. Костюм был просто создан для того, чтобы посещать в нем оперу или фешенебельные рестораны, но так уж получалось, что надевала она его в основном на свадьбы и похороны. Про себя она в шутку называла его «женись и умри».