Сливово-лиловый
Шрифт:
— Вы ведете себя так вежливо-отдаленно. Ты всегда говоришь: «Роберт», а не «дорогой», «зайка» или что-либо подобное.
— Мы здесь на работе, Инга. Мы ведем себя профессионально.
— Ну и? Можно все равно относиться дружелюбнее друг к другу.
— Мы делаем это.
— Я так не думаю. Он дома тоже такой бука или только на работе?
— У него плохое настроение, потому что ты всегда вмешиваешься в его расписание. Пожалуйста, прекрати, Инга. На самом деле. Просто исключи из своей работы, притворись, что его не существует. Он ненавидит, когда мы вмешиваемся в его работу.
— Он тоже тебя так отчитает, если попытаешься сделать его работу лучше и эффективнее?
— Да, если бы я сделала это… определенно.
— Но вы же пара…
— Да. Вот именно поэтому, Инга. Я лучше знаю его… м — м—м… требования… И если не буду придерживаться, я получу самую большую взбучку из всех вас. Именно потому, что я должна знать лучше.
— Он говорил на улице с тобой обо мне?
— Да. И он еще раз дал однозначно понять, что я должна убедиться, что ты будешь держать свои руки подальше от его расписания.
— Но он мог бы организовать работу намного лучше, если бы я…
— Нет, Инга. Забудь это. Пусть он делает свое дело, не вмешивайся. Просто игнорируй его, ограничь ваше сотрудничество лишь на самом необходимом. Как я, как Ханна, как и все остальные. Если ему будет нужно, чтобы кто-то что-то сделал для него, он скажет.
— Он мог бы сосредоточиться на своей работе гораздо интенсивнее, если бы передал всю рутину нам. Я имею в виду, он даже обрабатывает свою корреспонденцию сам, верно?
— Да, он это делает.
— Почему?
— Потому что тогда он знает, что все сделано правильно и вовремя. Он быстро печатает сам, потому что диктовать кому-то так же долго, как и сделать самому. Пока он говорит: «смотреть Постановление об использовании в строительстве земельных участков, параграф двадцать первый, абзац четвертый», то сам уже дважды напечатает аббревиатуру, понимаешь? Таков он, и ты не изменишь его. Даже не пытайся.
— Хорошо, хорошо… — вздыхает Инга, — Я постараюсь.
— Нет, — отвечаю я и улыбаюсь, — мне этого мало. Обещай мне, что ты просто оставишь Роберта в покое. Не вмешивайся.
— Хорошо, — говорит Инга, — обещаю.
Думаю, что взбучка от Роберта, вероятно, принесла плоды, Инга выучила урок, даже если она не хочет этого признавать.
— Ты пыталась изменить его? — спрашивает Инга через несколько секунд молчания, удобно подперев подбородок рукой.
— Нет, — говорю я, — я даже не задумывалась о подобном. Я хочу его таким, какой он есть, Инга.
Опускаю глаза на документы на письменном столе и представляю, что бы мне грозило, вздумай я попытаться изменить его.
***
По дороге домой Роберт молчит, и я чувствую себя немного неловко, потому что его настроение не улучшилось за весь день.
— Я еще раз переговорила с Ингой, — говорю я, глядя на его профиль.
— Нет, — отвечает он, — ни слова об этом. Я не хочу слышать извинения, никаких оправданий и, конечно, никакой защиты. Я хочу покоя. И сейчас я не хочу слышать об этом.
Я знаю, к чему это приведет. Он должен выпустить
— Дай мне пару минут, хорошо?
— Да, конечно. Я на кухне, если понадоблюсь.
— Я возьму то, что мне нужно, не волнуйся, — отвечает он, и его голос звучит низко и глубоко.
Он решительно закрывает за собой дверь, и я иду на кухню, сажусь за стол, просматриваю почту и жду. Мне не нужно готовить, у нас еще осталась еда со вчерашнего дня, которую можно разогреть. Я знаю Роберта уже достаточно хорошо, чтобы знать, что сейчас ему нужен покой. Абсолютный покой. Сейчас он не потерпит шума, поэтому я ничего не могу сделать по хозяйству. Кроме того, он все равно меня скоро позовет. «Он нуждается во мне, — думаю я, — чтобы снова почувствовать себя хорошо». Эта мысль вызывает во мне гордость. Для этого я здесь, чтобы служить ему, ему и его удовольствию, его благополучию.
— Аллегра, — говорит Роберт, стоя в дверях.
«Я не слышала его прихода», — думаю я.
— Да?
Я встаю и складываю руки за спиной, смотрю в пол. Это значит: я готова.
— Жди меня в спальне. Голая. На кровати лежит тканевый мешок. Ты натянешь его на голову.
Я собираюсь пройти мимо него, но он задерживает меня за руку.
— Я еще не закончил, — шипит он и его голос звучит угрожающе.
— Извини, — говорю я, прикусывая губу и чувствуя, как бабочки в моем животе начинают порхать.
— Возбуди себя, Аллегра, я хочу, чтобы ты была мокрой, когда я приду в спальню.
— Да, Роберт, — отвечаю я.
"Объективация", — думаю я и внутренне ликую. С помощью мешка он лишает меня лица, низводит до уровня вещи, которую он использует, только ради его удовлетворения. Он не будет заниматься мной, не будет меня воспринимать. Он просто будет вдалбливаться в меня членом, пока не будет удовлетворен. После этого он оставит меня лежать — и, если повезет, позже снова использует меня. Я люблю этот сценарий. Для меня это что-то вроде высшего пилотажа унижения. Я знаю, что не кончу, но кайф, который меня ожидает, уравновешивает весы.
***
Спустя четверть часа я лежу на кровати — мне не пришлось ничего делать. Одной мысли было достаточно, чтобы произвести достаточно влаги для нескольких заходов. Я слышу шаги Роберта перед кроватью, прислушиваюсь, как он расстегивает штаны, а потом ощущаю руки на себе. Он устанавливает меня в положение на коленях, подтянув к краю кровати, бьет ладонью по заднице, четыре раза, пять раз, шесть раз. Я стону от силы ударов, чувствую жжение кожи и громко всхлипываю, когда он толкается в меня мощным рывком. Мешок абсолютно непрозрачен, оказавшись в полной, непроницаемой темноте, я могу только чувствовать. Каждый квадратный сантиметр моей кожи чрезвычайно чувствителен к прикосновениям, моя душа обнажена перед Робертом. Он просто должен пнуть ее. Я уже распахнула её для него.