Сломанная роза

Беверли Джо

Но его уже не было.

Поутру он пришел помочь ей оседлать коня.

— Надеюсь, вы хорошо спали, леди Алина?

— Отлично, спасибо. А вы?

— Как мог я спать спокойно, зная, что вы так близко от меня?

Алина стояла рядом с конем, и Рауль, проверяя упряжь, исхитрился дотронуться рукою до ее бедра.

Она отпрянула.

— В Хейвуде мы были еще ближе друг от друга, разве нет?

— Вчера ночью близость наша была более полной, мы ведь сейчас в чужом мире.

Алина обошла коня, чтобы находиться

по другую сторону от Рауля. Теперь из-за своего малого роста она видела лишь его ноги.

— Мне этот мир не чужой, сэр Рауль. Я привычна к благочестивым домам.

— Всем нам чуждо это место. Это ведь не ваш родной дом или ваш монастырь.

Алина поняла, что допустила тактическую ошибку. Слышать только голос Рауля куда соблазнительнее, чем находиться подле его большого, сильного тела.

— С течением дней, — продолжал он, — все вокруг станет еще более чужим. И тогда те люди, что с вами, те кого вы знаете, станут для вас еще ближе и нужнее.

Скрывая волнение, Алина потрепала коня по шелковистой холке.

— Вы полагаете, это заставит меня искать вашего общества?

— Я полагаю, что-то переменится. Я много странствовал, леди Алина, и, поверьте, так бывает всегда. Люди, странствующие вместе, пусть даже совсем чужие друг другу в начале пути, становятся близкими, почти родными.

Чтобы видеть его лицо, она выглянула из-под шеи коня.

— Разве родственники не могут не любить друг друга?

— Как это верно, — широко улыбнулся он. — Когда нибудь я познакомлю вас с моим дедом… Говорю вам, у стен Лондона мы с вами будем связаны теснее, чем когда-либо, будь то узы ненависти или любви.

Говоря так, он подвел коня к деревянной колоде, с которой Алине было бы легче сесть в седло. Взобравшись и пользуясь редким случаем взглянуть на Рауля сверху вниз, она спросила:

— Что вы делали в часовне вчера ночью?

Он посмотрел на нее; даже стоя на земле, он был не намного ниже ее, сидящей в седле.

— Молился, леди Алина.

— А говорили, что пойдете на новый приступ.

— Приступ… — нахмурился он. — Я скорее смиренный проситель у ваших ворот, — и как бы невзначай опять положил руку ей на бедро. — Мирный путник, молящий вас открыть ворота и впустить его.

— Вчера ночью, — возразила Алина, слишком хорошо сознавая, что бедра ее широко разведены, — вы ни о чем не просили меня.

— Быть может, вчера ночью я просил о помощи вашего сеньора и повелителя.

Его рука лежала неподвижно, но Алине казалось, что она двигается. Она ощущала исходящий от ладони жар, проникающий сквозь грубую шерсть туники, сквозь юбку из толстого льняного холста, обжигающий кожу…

Она хотела оттолкнуть эту руку, но Рауль перехватил ее, повернул ладонью вверх и крепко поцеловал.

— Ваш повелитель — и мой — подарил мне надежду.

Алина вырвала у него руку.

— Не мешайте во все это бога! Это всего лишь игра, и притом глупая.

Ореховые

глаза Рауля искрились золотом ярче, чем обычно.

— Многие мужчины, Алина, считают игрою войну. И все же война ведет к смерти и к славе.

С этими словами он пошел прочь, а Алина еще долго не могла решить, кружится у нее голова или нет, и усидит ли она в седле.

В Балдерсби он нарвал ей цветов.

В Везерскотс преподнес пригоршню земляники.

В Ноттингли, где они остановились на два дня, чтобы дать отдохнуть коням, поцеловал.

Рауль уговорил Алину прогуляться к ближнему ручью. Они долго смотрели, как в прозрачной воде плещется рыбешка, любовались цветами, слушали пение птиц и стрекотание кузнечиков, наслаждаясь прелестью нежаркого летнего вечера. Рауль рассказывал о своей родине, где, как он утверждал, цветы еще прекраснее, птицы поют еще звонче, и даже рыба жирнее. A по склонам холмов зреет сочный виноград…

Алина зачарованно слушала и не заметила, как он поймал ее в развилке старой трехствольной смоковницы, опершись руками на расходящиеся стволы и отрезав ей путь к отступлению.

— Не хотелось бы вам, Алина, отправиться путешествовать и самой увидеть все, о чем я рассказываю?

Она понимала, что находится у него в плену, поэтому откинулась спиною на третий ствол, как будто для удобства.

— Монахини тоже иногда путешествуют…

— Но не часто.

— Бродячая жизнь не привлекает меня.

— Путешествовать и скитаться — не одно и то же.

— Неужели?

— Разумеется. Вы путешествуете, продвигаясь к месту, где хотите побывать, а потом возвращаетесь домой. Скитания — это жизнь без корней.

— А у вас есть корни?

— Есть. А у вас?

Алина задумалась. Берсток она не могла называть своим домом с полным правом, с тех пор как там поселилась ее золовка. К тому же она знала, что робкая Катрин только обрадуется, если она решит вернуться в монастырь. Не то чтобы они недолюбливали друг друга, просто в отцовском доме не должно быть двух хозяек, да и в любом другом тоже.

В последний приезд Алины и Джеанны в Берсток, стоило им только появиться у ворот, как Катрин вспомнила о каком-то неотложном деле в обители Святой Радегунды и спешно уехала. Катрин ненавидела ссоры, но тихо и неуклонно утверждала свое право на власть в доме мужа.

Так где же дом Алины?

В обители? Но она никогда не ощущала, что ее дом — там. Пока не ощущала…

— Где же ваши корни? — спросила она Рауля.

— У меня на родине, в Гиени, в доме моего отца.

— И все же вы странствуете.

— Я любознателена.

— И у вас есть старшие братья.

— Только один. Рядом с Журэ у меня есть имение. Когда-нибудь я обоснуюсь там.

Как занятно; а она думала, у него нет земли…

— А почему не обосновались до сих пор?