Слово о гордости
Шрифт:
– Тебе было пятнадцать, – пробормотал Сахо. – Пятнадцать...
Он буквально упал на одно колено, как будто кто-то выбил у него опору из-под ног.
...И верные мои, честные люди один за другим стали опускаться на колени. Люди, которые никогда не гнули спин, люди, которые никогда не кланялись и не опускали взгляд...
Я молчала. А когда они стали подниматься, упала сама. Завалилась на бок и потеряла сознание.
Возвращение было долгим...
Позже мне сказали, что я провалялась в постели четыре дня. Поначалу я кричала во сне, звала хоть кого-нибудь, чтобы
Только вот он не понимал, что времени у нас нет. Еще месяц – и явятся войска Гулгара Сонрока...
Проснувшись, я не спрашивала, почему меня еще слушаются. Не спрашивала, надолго это, или мне ждать смерти после боя с Гулгаром. Стала вести себя, как прежде, и все, показалось, вздохнули с облегчением. Только Крадауг не стал молчать.
– Гордые люди, которым проще сделать вид, будто ничего не случилось, чем признаться...
Кости моего отца собрали в урну, которая теперь стояла в моей комнате. Я не появлялась в тронном зале, магу пришлось вести меня туда почти что силой.
– В чем признаться? И зачем это делать, если я и так их понимаю?
– Понимаешь? – прищурился Крадауг. – Серьезно?
– Серьезно, – усмехнулась я, оглядывая тронный зал так, будто видела его впервые. Странно было входить туда без слов и не запирать дверь.
– Зачем говорить, что все повернулось не так, как я ожидала? Зачем говорить, что для моих людей правда заключалась в существовании не Ардана Койне, а решений, которые держали наш анклав? Зачем признаваться в том, что ты был прав? Взял бы лучше ты теперь хоть каплю моей гордости и сказал, не пряча глаз, за что зовешься Проклятым...
Он молчал. Я пожала плечами, отвернулась и хотела уйти, но дверь захлопнулась.
– Я не хотел говорить, – холодный резкий голос. – Вернее, нет. Хотел, но не сейчас. Ты знаешь, людям время от времени нужно сказать кому-нибудь хоть пару слов, а у меня... – он развел руками. – Всегда так много собеседников... И все они такие... разные.
– Сейчас ты говоришь своим настоящим голосом?
Мы стояли на расстоянии пяти-шести шагов, оба смотрели прямо, открыто. Слова рухнули на пол, растеклись гнилой лужей, болотом...
– У меня его нет.
Сотня голосов, сотня душ и сотня смертей. Жестокие альвы любили его мать за то, что она, ведьма, пошла на ужасающий ритуал. Зная, что лишится ребенка, она убила всю деревню одним-единственным заклятьем. Сотня чужих жизней в обмен на жизнь сына.
Все просто. Сотня голосов, сотня теней в одном теле – и нет настоящего голоса, нет своей души.
– Но ты ведь сам принимаешь решения, сам выбираешь слова... Что-то чувствуешь. Значит, душа есть.
– Нет, – покачал головой Крадауг. –
– Но ты чувствуешь, – вцепилась я в свой довод. – Можешь ты чувствовать одновременно... любовь и... Нет, ненависть это слишком близко... Любовь и омерзение? Восторг и презрение?
– Я чувствую это по отношению к себе... Каждый день.
Как сложно бывает отвести взгляд...
– Я привел тебя не для такого разговора, – вздохнул Крадауг. – В вашем замке часть стен сделана из стали, остальное сложено из камней – отчего так?
– Стальной остов Койне-Хенн, – я пожала плечами. – Так было всегда... Крадауг!
Я подбежала к нему и крепко обняла.
Наш замок – часть той машины, спящего зверя! Мы обходили комнату за комнатой, отыскивая новые гнезда для улы. Иногда в стали, иногда в камне... То, что мне раньше казалось уродливой выбоиной, оказывалось частью нашего спасения.
В нашем городе появились беженцы из анклавов – те люди, которые не согласились с решением трусливых Хранителей. Мы принимали их с радостью, смеясь и говоря, что будет, будет стоять Койне-Хенн, пока живо хоть одно гордое чистое сердце...
Поиски затянулись. Время шло, а еще сотня гнезд оставалась пустой. Близился первый день лета, шахтеры приносили все новые и новые камни, мастера обрабатывали их, но ничего не подходило. Воины стали приходить и предлагать вынуть улу из своих пушек...
– Нет, – сказал Крадауг тихим голосом предельно спокойного человека, когда пришел даже Сахо, командир. – Я понял... Триста, позови мастеров, пусть...
Он не договорил, махнул рукой. Казалось, после того разговора он начал стыдиться своих голосов.
Он попросил мастеров выдолбить в стене, прямо напротив входных дверей, между двух лестниц, новое гнездо. Точно повторяющее фигуру человека. Его фигуру.
– Знаешь, что такое ула? – спросил он, прежде чем я крикнула, что не позволю, не допущу... Не знаю, что я хотела крикнуть, что угодно, только бы он отказался от своего плана.
– Ула – это сердца наших предков. Всех людей, живших когда-либо на земле. Потому ее так много, потому она не кончается... Ведь люди умирают. И каждое сердце, даже если его сожгли, уничтожили, возвращается сюда новым камнем. А во мне ровно сотня чужих сердец, Триста. Сотня не вернувшихся душ. Согласись, это не может быть случайностью.
Он встал в этот новый контур, раскинув руки. И замолчал. Не дрогнули веки, не шевельнулся даже волос...
И ничего не случилось, только заплакала я. Не стыдясь мастеров, потрясенно смотрящих то на мага, то на свою Хранительницу.
Ничего не произошло. Машина отказывалась работать. А теперь я даже не могла узнать, как ей управлять.
Это был последний день весны...
А утром у наших ворот появился Инбер Тай. Один. Один и без своего рогатого шлема. Он сказал, глядя мне в глаза, что выбрал правителя, которому действительно хочет служить. Я даже не пыталась его понять.