Слушайте песню перьев
Шрифт:
Ночь придавила лагерь.
Големба не вернулся ни на другой день, ни на третий.
Ленька мрачно молчал.
Утром четвертого дня решили послать в сторону Яслиц двух партизан.
Вызвались Ян и Станислав.
Ленька сам выдал им для такого случая пистолеты.
— Оружие пускать в ход только в крайнем случае!
Одевшись потеплее, они двинулись в ту сторону, куда три дня назад отправился Големба.
На открытых местах ветер плотно утрамбовал снег, и
наст хорошо держал человека. Ноги вязли только в перелесках, где сугробы оставались глубокими и мягкими.
Вскоре миновали лес. Перед ними лежало белое волнистое поле, не тронутое ни одним следом. Ветер гладил невысокие холмики, сдувая с их вершин облачка снега. У близкого горизонта чернела рощица.
— Быстро! — сказал Станислав.
Они перебежали открытое пространство и снова оказались под защитой деревьев. Здесь пошли медленно.
В одной защищенной от ветра ложбине Станислав остановился.
— Смотри хорошо! — сказал он Яну, показывая сглаженные лунки, цепочкой тянущиеся на восток.
— Что это?
— Следы Голембы.
Они пошли еще медленнее.
Следы то появлялись, то исчезали, съеденные ветром.
Они напомнили Станиславу следы красной лисицы, за которой он охотился с Рысью на краю земли Барренс, где начиналось Белое Безмолвие. Только тогда было светло. Бледное солнце освещало дали, и приземистые сосны в белых плащах, похожие на стражей Страны Снов, неподвижно стояли у скал. Никогда он и Рысь не забирались так далеко, и при взгляде на снежную пустыню у Станислава сжалось сердце. У последних сосен кончалась земля, которую он знал. За ней лежала Большая Соленая Вода, на берегах которой жили люди Зимней Ночи. Овасес рассказывал, что они невысоки ростом и строят типи из снега. Он не запомнил, убили они тогда эту лисицу или нет, но тревога сердца перед незнакомой землей жила в груди долго. И вот сейчас он почувствовал такую же тревогу. Все оставалось прежним — низкое небо, лес, Ян, громкое дыхание которого он слышал сзади, и в то же время что-то неуловимо изменилось в мире Что? Где?
Миновали просеку.
За просекой Станислав снова отыскал несколько едва заметных лунок на облизанном ветром насте.
Лес начал редеть.
На краю неглубокого оврага он кончился.
Станислав остановился. Тревога рвала грудь частыми ударами сердца. Что-то было здесь, в этом овраге, — не опасность, нет, что-то другое… И вдруг он понял — что.
— Потерял след? — спросил Ян.
— Нет, — сказал Станислав глухо. — Умер Големба.
— Что?! — вскрикнул Ян.
— Он умер позавчера.
— Откуда ты знаешь?
— Смотри.
Станислав показал на дно оврага.
Ян не увидел ничего, кроме бугристого снежного покрова и торчащих из него веток кустов, на которых кое-где висели пухлые белые шапки. Пороша, сыпавшая прошедшей ночью, сгладила очертания предметов. Кругом ни звука. Серый унылый день тек над оврагом и лесом.
— Ничего не вижу, — сказал Ян.
— Спустимся вниз.
Станислав вынул из кармана пистолет и взвел затвор,
Они осторожно спустились по склону и остановились у продолговатого бугра.
Станислав нагнулся и левой, свободной рукой стал разгребать снег.
Из сугроба показалась нога в тяжелом армейском сапоге с низким широким голенищем. Вторая.
Ян раскапывал бугор с другой стороны.
Через минуту он поднялся с колен и радостно вскрикнул:
— Это не Януш! Это шваб!
Подошел Станислав.
Из снежной ямы на них мертвыми глазами смотрело чужое лицо. Голубовато-серое, закрытое снизу вязаным черным подшлемником, оно было неподвижно и страшно. Белели зубы в приоткрытой щели рта.
— Да, это шваб. Значит, Януш там, — показал Станислав на кусты.
Невдалеке в сетке ветвей бугрился второй сугроб.
Они стояли над телом Голембы и никак не могли решить, что делать дальше.
Медленно густели сумерки. Снова мелкой жгучей крупой посыпал снег. Угрюмо чернел лес на краю оврага. Тянуло ветром поземку.
— Сделаю волокушу, — сказал Станислав, засунул пистолет за пояс и вынул из чехла нож.
Но он не успел сделать и трех шагов. Резкий окрик «Хальт!» заставил его снова схватиться за парабеллум.
Три темные фигуры поднялись из-за кустов.
Три автоматных ствола нацелились ему в грудь.
Стрелять не было смысла. Он даже не успел бы сдвинуть предохранитель.
Он бросил нож и пистолет в снег и поднял руки.
Сзади судорожно дышал Ян.
Фашисты могли пристрелить их здесь же, на месте, но, видимо, не хотели этого делать.
Один из солдат, зажав свой автомат под мышкой, подошел к ним, ощупал карманы, запустил руку за отвороты курток, похлопал ладонями по штанинам. Двое других держали Яна и Станислава на прицеле.
Взвесив на ладони четыре обоймы для пистолетов, найденные у пленных в карманах, солдат пробормотал по-польски:
— Венкшы ниц нема. — И поднял глаза на Станислава: — Аусвайс!
— У нас нет документов, — сказал Станислав.
— Так. А ну, кругом! — крикнул солдат, — Идите вперед!
— Эй, ребята, вы же поляки! — воскликнул Ян.
— Молчать! Вперед, тебе говорят!
«Наверное, полицаи, — подумал Станислав, закладывая руки за спину. — Глупо попались. Как маленькие неразумные ути».
За полтора года пребывания в Келецкой тюрьме он видел многих поляков, или добровольно перешедших на сторону немцев, или мобилизованных насильно. Последние люто ненавидели фашистов и при каждом удобном случае пытались либо сбежать к партизанам, либо чем-нибудь навредить швабам. Но те, что по доброй воле пошли служить немцам, были ничем не лучше эсэсовцев. Может быть, эти как раз из таких?
Наверху один из солдат пошел впереди, показывая дорогу.
Шагов через двести свернули в лес и вступили на узкую, чуть заметную тропу.