Слушайте песню перьев
Шрифт:
Отец так удивился, что вскочил на ноги и закричал;
«Тамдока, зачем ты держишь его за хвост?»
Но Тамдока и вапити уже исчезли в лесу.
Отец долго стоял, не в силах прийти в себя от изумления. В жизни он еще не видел такого. «Что бы это значило?» — думал отец.
Через некоторое время вапити и Тамдока появились на прогалине снова, и отец мой захохотал и чуть не свалился на землю от смеха. Вапити выкидывал такие прыжки, каких не увидишь во сне, а Тамдока, все так же держась за хвост, несся за ним огромными шагами. Он скакал, как кузнечик. Его волосы цеплялись за ветки кустов, а лицо блестело, будто его облили водой. Ножа в зубах Тамдоки уже не было. Отец от смеха потерял силы и ничего не мог говорить, а Тамдока и вапити опять скрылись в зарослях.
Но вот они появились в третий раз, и отец мой повалился на землю. Когда он пришел в себя, Тамдока стоял над ним и поливал его голову водой. Взглянув на него, отец снова упал на землю от смеха и пришел в себя только к вечеру.
Но послушай, что было дальше… «
Два выстрела и последовавший за ними громовой рев разорвали тишину дня, и мы оба вскочили на ноги.
«Белые!» — сказал Рысь, побледнев.
И это действительно было так. Только у белых охотников и трапперов имелись ружья. Мы и люди нашего племени выходили на охотничью тропу только с луками, чтобы не распугивать дичь попусту. Но как белые могли попасть сюда, в каньон Красных Скал? Ведь до ближайшего их поселения семь или восемь дней конного пути!
Снова раздался рев. Он катился по ущелью волнами, и спутать его с каким-нибудь другим голосом было невозможно. Так могло реветь только одно существо на свете, и, обернувшись к Рыси, я сказал:
«Гризли».
«Да. Кажется, они его ранили и сейчас он убивает их», — подтвердил Рысь.
Ужасен в ярости серый медведь, и если его сразу не уложить наповал, он будет преследовать неудачливого охотника до тех пор, пока сам не уложит его.
Может ли индеец спокойно слушать, как погибает человек, даже если этот человек — белый? Смерть одинаково страшна для всех.
Затоптав костер, мы схватили луки, колчаны со стрелами и бросились вверх по каньону.
Мы бежали, обгоняя друг друга, и все же не успели вовремя. Рев гризли вдруг прекратился, и наступила тишина. Мы услышали топот наших ног и наше дыхание.
«Гризли прикончил охотника!» — крикнул Рысь.
Обогнув уступ, у которого тропа делала резкий поворот, мы остановились.
Белых было трое.
Один из них лежал среди камней, густо забрызганных кровью, и одежда его походила на груду вялых осенних листьев, которые треплет ветер. Видимо, ему больше всего досталось от медведя.
Второй стоял, прислонившись спиной к скале. В правой руке он держал ружье, левая висела, как сломанная ветвь дерева.
Третий растерянно смотрел на нас. В руке его тоже было ружье, и он опирался на него, как на палку.
Медведя мы нигде поблизости не заметили. Наверное, он ушел в горы. В воздухе стоял странный резкий запах. Такого я никогда не слышал раньше.
Так мы стояли и некоторое время смотрели друг на друга. Потом Рысь подошел к лежащему и перевернул его на спину. Я увидел длинные черные волосы, слипшиеся от крови, и страшную маску разбитого, изуродованного лица.
«Индеец в одежде белых, — сказал Рысь. — Мертв».
Белый, опирающийся на ружье, заговорил. Он показал на лежащего и несколько раз повторил слово «кенай».
«Убитый из племени кенаев, — догадался я. — Наверное, он был у них проводником».
«Резервация кенаев у Большого Невольничьего озера, — сказал Рысь. — Зачем они пришли сюда?»
«Слушай, Рысь, если у них проводником был кенай, может быть, они знают его язык? Слова кенаев очень похожи на слова сивашей. А мы все понимаем сивашей. Сейчас я попробую».
Я повернулся к белому и спросил:
«Кева клакста мамук икта кенай? Вы понимаете язык кенаев?»
— Тие! — обрадовался белый. — Тикэ яка ника ов, пэ яка ника ламма!»
Так мы нашли слова.
Белые, сначала испугавшиеся нас, немного осмелели. Они рассказали, что второе лето бродят по лесам со своим проводником Оклаоноа, что охотятся в основном на птиц, что случайно забрели так далеко от дома и что они очень огорчены случившимся.
«Надо его похоронить», — сказали они, указывая на Оклаоноа.
Мы не поняли.
«Закопать в землю», — жестами показал один из белых.
Мы помогли им это сделать. Так я впервые увидел странный обычай, о котором часто слышал от отца и от воинов племени.
У обоих белых были светлые, как у моей матери, волосы, и по возрасту они были ничуть не старше меня и Рыси. И сколько я ни всматривался в их лица, я не замечал в них жестокости или недружелюбия к нам. Наоборот, они казались такими открытыми, простыми, совсем как у наших людей.
«Знаешь, я не испытываю к ним ненависти, которой учил нас Овасес», — сказал я Рыси.
«Я тоже, — ответил Рысь. — Они не воины. Они даже не охотники».
Мы наложили на руку раненого лыковую повязку и пошли искать наших лошадей.
Поздним вечером мы вчетвером приехали в селение. Знаешь, кем оказался один из белых, тот, который разговаривал со мной на языке кенаев?
— Откуда я могу знать, — сказал Ян.
— Поляком из города Норман. Из Форт-Норман, который стоит между Макензи и озером Большого Медведя.
— Поляком? — воскликнул Ян. — Матка боска!
— Вот так же воскликнула моя мать, когда услышала слова этого юноши. Его звали Антачи.
— Антачи? Но это же не польское имя!
— До сих пор я не могу правильно произносить польские имена. Некоторых ваших звуков нет в нашем языке. Слушай, я произнесу по слогам, как меня учила мать: Ан-та-шший. Так?
— Анджей, наверное? — догадался Ян.
— Да, правильно. Так его звали. Ан-да-шший. А второй был француз. Его имя Захан. За-шш-ан, вот так
— Жан?
— Да.
— Это все равно что мое имя — Ян. Ян по-французски Жан.
— Понимаю. Так вот, когда моя мать узнала, что Антачи поляк, она почти не отходила от него. Они разговаривали целыми днями. Она снова училась у него своему языку, который начала забывать. Ведь с того дня, когда она стала Та-ва, женой моего отца, прошло тридцать Больших Солнц.