Служебный роман, или История Милы Кулагиной, родившейся под знаком Овена
Шрифт:
— Да-а!.. — выдохнула я, обнимая Рюрика еще крепче, почти вцепившись в него — и заговорила торопливо и сбивчиво: — Да, испугалась. Сам виноват! — помнишь, ты мне говорил про изменчивость мира — я тогда ужаснулась и забыла, потому что все было как всегда и не о чем было жалеть, и не так уж страшно, и вообще было не до того — а теперь я постоянно об этом думаю, и кажется, что вот-вот все исчезнет — и мне страшно!
Выпалив это, я зажмурилась и застыла, приникнув к нему. Стыдно, стыдно! Как маленькая — такие глупости! Вот сейчас он скажет: «Какая же ты дура!» —
— Глупенькая моя…
Слова я почти угадала — но сколько в них звучало нежности! Я тихонько всхлипнула, прижимаясь щекой к его груди, а он, водя рукой по моим волосам, вздохнул:
— Тикки, Тикки…
Мы просидели так долго, очень долго. Рюрик легонько укачивал меня, успокаивая; я снова ощутила себя маленькой девочкой, заблудившейся в огромном мире. Только здесь, в его объятиях, тепло и надежно, только здесь можно почувствовать себя так защищено, «в домике».
— Ты устала, — констатировал он, когда я смогла, наконец, волевым усилием отстраниться. — Маленькая моя железная леди… Тебе отдохнуть нужно.
— Какой уж тут отдых! — вздохнула я. — А ведь дня за два до того, как разразился скандал с Перовым, я как раз решила, что мне пора в отпуск. Дай-ка, думаю, свалю все дела на твои крепкие плечи и…
— «Мои крепкие плечи»? Что, так и подумала? — серьезно уточнил Рюрик.
Я счастливо рассмеялась. Почему-то в такие моменты, я готова безоглядно поверить, что он никогда никуда не денется.
— Скажи, Скандинавия является особым предметом твоего интереса или… — Он улыбнулся. — «Или». Скорее был период активного интереса. Ты ведь про Эрленда Лу? Для меня он скорее отголосок того периода.
— И часто у тебя бывают такие… отголоски?
— Время от времени. Ничто не проходит бесследно, да?
Я прижалась к нему всем телом.
— Пусть оно совсем не проходит. — Я имела в виду отнюдь не Скандинавию.
Он понял. Просто сказал:
— Теперь? Куда же оно уйдет…
— Я тут подумала… Снусмумрик и Туу-тикки скорее всего не понравились бы друг другу.
— Ты это к тому, что тебе не нравятся убежденные хиппи и прочие идейные бомжи?
— И это тоже… Но не только. Беда в другом. У них, в сущности, нет шансов узнать друг о друге… Может, встреча и получилась бы интересной, но… Снусмумрик и Туу-тикки никогда не встретятся. Ведь только когда наступает зима, Туу-тикки со своей шарманкой приходит в долину.
— Действительно. Тогда как Снусмумрик, напротив, покидает ее до прихода зимы. — Он на миг закрыл глаза. — Жаль.
— И уходит в осень, наигрывая на гармошке, — договорила я.
— Она всегда уходит чуть раньше, чем возвращается он… — Снегов улыбнулся неожиданно открыто и мечтательно, сгреб меня в охапку. — В таком случае хорошо, что я не только Бродяга, но еще и Профессор.
— А кто же тогда Рюрик Вениаминович? — с невинным видом уточнила я.
— Понятия не имею! — беспечно отозвался… даже уж и не знаю кто.
Глубокой
— Вот… Решила подстраховаться… А то вдруг небо все-таки рухнет на землю. Что-то мне этого больше не хочется…
Реакцию Бродяги, пожалуй, описывать не буду. Уж очень она была непосредственной…
Почему, почему я несколько раз подошла к тому, чтобы раскрыться, выпалить мою последнюю «страшную» тайну — и ни разу не сумела? Неужели он не заслужил?
Впоследствии я еще не раз спрашивала себя об этом.
ЧЕРНЫЕ НОЧИ ГЕКАТЫ
На службе мы вновь совершенно естественно вернулись к прежней манере общения. По крайней мере, нам так казалось, что вернулись и что естественно. Однако порой я ловила на себе заинтересованные взгляды сотрудников, заставлявшие сомневаться в успешности нашей незатейливой маскировки.
Впрочем, день прошел достаточно спокойно. Вечером Снегов отправился домой, предстояло убедить мать, что неявка домой на выходные естественна для мальчика его возраста. По-моему, дело было заведомо безнадежным. Не знаю уж, что и как он сказал своей матушке в прошлый раз и спрашивать об этом не собираюсь.
Мне же следовало разгрести дела, которые я, признаться, в последнее время подзапустила. В частности, давно пора было начать работу над квартальным отчетом. Когда в дверях появился Лисянский, я вздрогнула. Не ожидала, что в конторе остался хоть кто-то, кроме меня.
— Вы нынче припозднились, Анатолий Эдуардович.
— Удивлены?
— Не особенно. — Я недоумевающе пожала плечами. Что-то в его поведении настораживало. — У вас ко мне дело?
— Я почему-то так и подумал, что вы не очень удивитесь.
Лисянский, усевшись в кресло, обдал меня таким взглядом, будто знал обо мне нечто предосудительное, если и не дающее ему власть надо мной, то позволяющее испытывать превосходство. Под этим взглядом я неведомо почему смутилась и почувствовала беспокойство. Может, он догадался об изменившемся характере наших со Снеговым отношений?… Ну и что с того? Ему-то какое дело? Мы оба давно совершеннолетние.
Но и под натиском рациональных доводов тревога не отступала. Что ему наконец нужно?
Лицо Лисянского отобразило гамму противоречивых чувств. Выдержав долгую томительную паузу, он заговорил:
— Дело? Да, пожалуй.
— Слушаю вас, Анатолий Эдуардович. — Я старалась если не быть, то хотя бы выглядеть спокойной.
— Видите ли, Людмила Прокофьевна… — Лисянский вскочил и начал расхаживать по кабинету. — Дело мое такого свойства, что изложение его совершенно не подразумевает, я бы даже сказал, исключает, наличие посторонних.