Смерть — мое ремесло
Шрифт:
– Ах, это ты! Ну и видик у тебя! Что это ты вырядился мальчуганом?
– Да и ты тоже.
Он бросил взгляд на свою одежду.
– Верно, и я тоже.
Его черные брови нахмурились, сошлись на переносице в одну широкую полосу над глазами, с минуту он смотрел на меня, лицо его стало грустным.
– Мы похожи на двух тощих клоунов.
Он побарабанил пальцем по оконному стеклу и спросил:
– Ты куда едешь?
– В Г.
Он свистнул.
– Я тоже. У тебя там родители?
– Они умерли. Но там мои сестры и опекун.
– И что же ты будешь там делать?
– Не знаю.
Он снова молча забарабанил по стеклу, затем вынул из кармана сигарету, разломил надвое и протянул мне половину.
– Видишь ли, - с горечью проговорил он, - мы здесь лишние. Нам не следовало возвращаться. Помолчав, он добавил: - Вот тебе пример, там сидит блондиночка, - он показал большим пальцем на свое купе.
– Хорошенькая штучка. Сидит прямо напротив меня. Так ведь она смотрела на меня как на дерьмо!
Он яростно махнул рукой.
– Как на дерьмо! Я со своим Железным крестом и прочим - для нее дерьмо!
– И закончил: - Поэтому я и вышел.
Затянувшись, он наклонился ко мне:
– А знаешь, как в Берлине штатские поступают с офицерами, которые выходят на улицу в форме?
– Он посмотрел на меня и со сдержанным бешенством сказал: - Они срывают с них погоны!
Комок подступил у меня к горлу:
– Это правда?
Он кивнул головой, и мы некоторое время молчали. Затем он снова заговорил:
– Так что же ты теперь будешь делать?
– Не знаю.
– А что ты умеешь?
– И не давая мне времени ответить, он горько усмехнулся и продолжал: - Не трудись, я отвечу за тебя: ничего. А я что умею делать? Ничего. Мы умеем драться, но, кажется, в этом больше не нуждаются. Так вот, хочешь знать, что нас ждет? Мы - безработные.
– Он выругался.
– Тем лучше, черт возьми! Я предпочитаю всю жизнь быть безработным, чем работать на их проклятую республику!
Он заложил свои большие руки за спину и начал смотреть в окно. Немного погодя он вынул из кармана клочок бумаги и карандаш, приложил бумагу к стеклу, нацарапал несколько строк и протянул мне.
– Вот, возьми мой адрес. Если некуда будет деться, приходи ко мне. У меня только одна комната, но в ней всегда найдется место для старого товарища из отряда Гюнтера.
– А ты уверен, что тебя ждет твоя комната?
Он засмеялся.
– О, это уж точно!
– И добавил: - Моя хозяйка вдовушка.
В Г. я сразу отправился к дяде Францу. Было темно, моросил мелкий дождик. У меня не было пальто, и я вымок с головы до ног. Дверь мне открыла жена дяди Франца.
– Ах, это ты, - сказала она, будто мы только вчера расстались.
– Заходи же!
Это была длинная сухопарая женщина с пробивающимся на верхней губе и на щеках черным пушком. Вид у нее был скорбный. В полумраке передней она показалась мне сильно постаревшей.
– Сестры твои здесь.
Я спросил:
– А дядя Франц?
Она метнула на меня взгляд с высоты своего роста и сухо ответила:
– Убит во Франции.
– Потом добавила: - Надень шлепанцы, наследишь.
Пройдя вперед, она открыла дверь в кухню. Две девушки сидели за шитьем. Я понял, что это мои сестры, но с трудом узнал их.
– Входи же, - сказала тетя.
Обе девушки поднялись и молча стали меня разглядывать.
– Это ваш брат Рудольф, - сказала тетя.
Они подошли, не произнеся ни слова, одна за другой пожали мне руку и снова сели.
– Можешь сесть, это ничего не стоит, - сказала тетя.
Я сел и взглянул на своих сестер. Они всегда были немного похожи, но теперь я уже не мог различить их. Они снова принялись за шитье, время от времени украдкой поглядывая на меня.
– Ты голоден?
– спросила тетя.
В голосе ее звучала фальшь, и я ответил:
– Нет, тетя.
– Мы уже поели, но если ты голоден...
– Спасибо, тетя.
Снова наступило молчание. Потом тетя сказала:
– Как ты плохо одет, Рудольф.
Сестры подняли головы и взглянули на меня.
– Это пиджак, в котором я уехал.
Тетя укоризненно покачала головой и взялась за свое шитье.
– Нам не оставили военного обмундирования, потому что у нас была колониальная форма, - добавил я.
Снова наступило молчание. Его опять прервала тетя.
– Вот ты и вернулся!
– Да, тетя.
– Твои сестры выросли.
– Да, тетя.
– Ты найдешь здесь перемены. Жизнь очень тяжела. Есть совсем нечего.
– Я знаю.
Она вздохнула и снова принялась за свою работу. Сестры сидели молча, склонившись над шитьем. Так продолжалось довольно долго. Молчание становилось все тягостней. Напряжение застыло в воздухе, и я понял, в чем дело. Тетя ждала: я должен заговорить о своей матери, расспросить о ее болезни и смерти, и тогда мои сестры начнут плакать, а тетя - патетическим тоном рассказывать о ее кончине. Прямо обвинять меня она не будет, но из ее рассказа получится, что я всему этому причиной.
– Ну и ну, - выждав немного, сказала тетя, - не очень-то ты разговорчив, Рудольф.
– Да, тетя.
– Не скажешь, что ты провел вдали от дома почти два года.
– Да, тетя, два года.
– Не больно ты нами интересуешься.
– Да нет, интересуюсь, тетя.
Комок подступил у меня к горлу, и я подумал: "Вот теперь". Я сжал кулаки под столом и сказал:
– Я как раз хотел вас спросить...
Все три женщины подняли головы и посмотрели на меня. Я запнулся. В их ожидании было что-то жуткое и радостное, от чего кровь застыла у меня в жилах, и не знаю, как это произошло, но вместо того, чтобы сказать: "Как умерла мама?" - я тихо выговорил: