Смерть — мое ремесло
Шрифт:
Старый Карл вспыхнул, глаза его гневно сверкнули.
– Послушай, парень, это тебе не армия! Саботаж! Какой там к чертовой матери, саботаж! Я исправный рабочий и никогда не саботировал!
Он остановился, не в силах выговорить ни слова, и так сжал в правой руке трубку, что пальцы его побелели.
Потом он взглянул на меня и тихо произнес:
– Это не саботаж, парень, это - солидарность.
Я ничего не ответил, и он продолжал:
– Пошевели мозгами. В армии есть командиры, приказы - и больше ничего. Но здесь есть еще и товарищи. И если ты не будешь считаться с товарищами не быть тебе никогда рабочим.
Он еще некоторое время смотрел на меня. Затем покачал головой и сказал:
– Подумай, парень! Завтра я увижу, понял ты или нет.
Он повернулся ко мне спиной и ушел.
Я возвратился к фрау Липман. Шрадер брился в своей комнате, Он всегда брился по вечерам.
Я заметил на столе бутылку обезжиренного молока, которое выдали ему на фабрике. Из бутылки была отпита только половина.
– Возьми, - сказал Шрадер, оборачиваясь и бритвой указывая на бутылку, - это тебе.
Я взглянул на бутылку: молоко было синеватого цвета, но все же это было молоко. Я отвернулся.
– Нет, спасибо, Шрадер.
Он снова повернулся ко мне:
– Я больше не хочу.
Я вынул из кармана полсигареты и закурил.
– Это твое молоко, Шрадер. Для тебя это лекарство.
– Нет, вы послушайте этого идиота!
– воскликнул Шрадер, вздымая к небу свою бритву.
– Я же говорю тебе, что больше не хочу! Бери, дуралей.
– Нет.
Он пробурчал: "Чертова баварская башка!", потом разделся до пояса, наклонился над тазом и, фыркая, стал умываться.
Продолжая курить, я сел. Перед глазами у меня все время торчала эта бутылка молока. Я отодвинулся, чтобы не видеть ее.
– Что тебе говорил старый Карл?
– спросил Шрадер, обтирая тело полотенцем.
Я рассказал ему все. Когда я кончил, он откинул назад голову, выставив свою тяжелую нижнюю челюсть, и захохотал:
– Ах, так вот оно что!
– воскликнул он.
– В нашем цехе сегодня все ругались, что старый Карл посылает слишком много сейфов. А это не старый Карл, а ты! Это маленький Рудольф!
Он натянул рубашку и, не заправляя ее в брюки, сел.
– Теперь-то ты, конечно, будешь делать так, как тебя научил старый Карл?
– Об этом не может быть и речи.
Он посмотрел на меня, и черная линия его бровей надвинулась на глаза.
– Почему об этом не может быть и речи?
– Мне платят за то, что я выполняю эту работу, и мой долг выполнять ее хорошо.
– Да-а!
– протянул Шрадер.
– Работаешь ты хорошо, а платят тебе плохо. А ты понимаешь, что из-за тебя старого Карла выгонят?
Он побарабанил пальцами по столу.
– Ведь не может же старый Карл пойти к мастеру и сказать: "Послушайте, с парнем, который работал здесь до Рудольфа, мы пять лет обдуряли вас, и все шло как по маслу!
– Он посмотрел на меня и, так как я молчал, снова заговорил: - Да, попал в переделку старый Карл! Если ты не поможешь - ему крышка!
– Я ничем не могу помочь.
Шрадер потер сломанный нос тыльной стороной ладони.
– Но если это случится, рабочие не очень-то будут тебя жаловать.
– Я ничем не могу помочь.
– Нет, можешь!
– Я выполняю свой долг.
– Твой долг!
– крикнул Шрадер. Он вскочил, и полы его рубашки разлетелись в разные стороны.
– Хочешь знать, к чему приведет твой долг?! Он приведет лишь к тому, что каждый день будут делать лишние пять сейфов, а у папаши Зекке, у которого и так лопаются карманы, станет еще больше денег! Ты видел сегодня утром, как папаша Зекке подъехал на своем мерседесе? Видел эту проклятую рожу откормленной свиньи? И его брюхо! Можешь быть уверен, уж он-то не спит на жесткой кровати. И молоко, которое он наливает по утрам в кофе, не обезжиренное, тоже можешь не сомневаться! Твой идиотский долг - я тебе скажу, к чему он приведет, Рудольф! Старый Карл будет выброшен на улицу, а папаше Зекке это принесет еще много марок!
– Меня это все не интересует. Для меня вопрос ясен. Мне дали работу, и я должен выполнять ее хорошо, основательно.
Шрадер прошелся по комнате, снова подошел к столу, вид у него был растерянный.
– У старого Карла пятеро детей.
Наступило молчание, потом, не глядя на него, я сухо и быстро произнес:
– Это ничего не меняет.
– Черт бы тебя побрал!
– крикнул Шрадер, стукнув кулаком по столу.
– Ты мне просто противен!
Я поднялся, спрятал трясущиеся руки в карманы и сказал:
– Если я тебе противен, могу уйти.
Шрадер взглянул на меня и сразу остыл.
– Честное слово, Рудольф, - заговорил он уже обычным голосом, - иногда я спрашиваю себя: не сумасшедший ли ты?
Он заправил рубашку в брюки, подошел к шкафу, вынул хлеб, сало, пиво и поставил все на стол.
– Ну, к столу, - сказал он с наигранной веселостью.
Я сел. Он намазал хлеб салом и передал мне, затем намазал кусок для себя и начал жевать. Кончив есть, он налил себе стакан пива, закурил полсигареты, закрыл нож и сунул его в карман. Он выглядел грустным и усталым.
– Вот видишь, - сказал он, немного помолчав.
– Такова жизнь в гражданке! Сидишь по уши в дерьме, и нет никого, кто дал бы тебе ясный приказ! Никого, кто подсказал бы тебе, что делать! Все нужно решать самому.
Я подумал и решил, что он прав.
На следующий день, когда, придя на завод, я проходил мимо старого Карла, он улыбнулся мне и приветливо спросил: "Ну как, парень?" Я поздоровался с ним и направился к своему верстаку. Я чувствовал слабость в коленях, пот стекал у меня по спине между лопатками. Я положил четыре дверцы одна на другую, заработали машины, режущие железные листы, цех загудел, задрожал. Я взял свой калибр, молоток и принялся за дело.