Смерть — мое ремесло
Шрифт:
Положив четыре дверцы на верстак, я начал подгонять петли. Готовые дверцы, по две сразу, я переставлял к стойке старого Карла. Я посмотрел на свои часы. Прошло уже десять минут, как кончился перерыв, а в огромном цехе не было ни души.
Стеклянная дверь в глубине цеха приоткрылась, в нее просунулась голова мастера, и он крикнул мне: "В контору!" Я положил калибр и молоток на верстак и вышел.
У дверей конторы я встретил Шрадера. Он слегка подтолкнул меня, и я открыл дверь. За небольшим письменным столом стоял какой-то служащий с крысиной мордочкой. Он смотрел на нас, потирая руки.
– Вы оба уволены!
– сказал он с ухмылкой.
– Почему?
– спросил Шрадер.
– Рукоприкладство.
Брови у Шрадера опустились на глаза.
– Так быстро решили?
– Решило рабочее собрание, - ответил Крысиная Морда, корча гримасу. Немедленное увольнение или забастовка.
– И Зекке уступил?
– Да, господин Зекке уступил.
Служащий положил два конверта на стол.
– Вот вам расчет. За полтора дня.
– И добавил: - Да, да, господин Зекке уступил.
Он осмотрелся и, понизив голос, добавил:
– Ты все думаешь, что сейчас как в старое доброе время?
– И так же полушепотом спросил: - Значит, Папиросная Бумага получил в морду?
– Два раза, - сказал Шрадер.
Крысиная Морда снова осмотрелся и шепнул:
– Так ему и надо, этой спартаковской сволочи!
– Он подмигнул Шрадеру. По горло в дерьме! Вот к чему мы пришли! По горло в дерьме!
– Твоя правда!
– подтвердил Шрадер.
– Но подожди немного, - проговорил Крысиная Морда и снова подмигнул, эти господа не долго будут хозяйничать!
– Привет!
– сказал Шрадер.
На улице нас встретил все тот же холодный дождь, не прекращавшийся уже с неделю. Несколько шагов мы прошли молча.
– Тебе не обязательно было вступаться за меня, - сказал я Шрадеру, прерывая молчание.
– Оставь, - сказал Шрадер.
– Все к лучшему.
Мы вернулись в свою комнату. Немного погодя в коридоре послышались шаги фрау Липман. Шрадер вышел и затворил за собой дверь.
Сначала до меня донесся смех, звуки шлепков, воркование, затем внезапно фрау Липман повысила тон. Она уже больше не ворковала. Голос ее стал крикливым и пронзительным.
– Нет! Нет! Нет! С меня довольно! Если в течение недели вы не найдете работу, вашему товарищу придется уйти!
Я услышал, как Шрадер сыплет проклятиями, его спокойный голос тоже сорвался на крик.
– В таком случае я тоже уйду!
В соседней комнате стало тихо, фрау Липман что-то долго говорила вполголоса, затем вдруг истерически засмеялась и крикнула:
– Хорошо же, господин Шрадер!
Шрадер вернулся в нашу комнату и с силой захлопнул дверь. Он был весь красный. Сев на кровать, он посмотрел на меня.
– Ты знаешь, что эта проклятая ведьма сказала мне?
– Я слышал.
Он поднялся.
– Сумасшедшая!
– воскликнул он, поднимая руки к небу.
– Дура! Она должна быть благодарна мне за то, что я ложусь с ней в постель.
Меня передернуло от этой грубой шутки, и я почувствовал, что краснею. Шрадер искоса взглянул на меня, лицо его снова стало приветливым, он снял рубашку, взял кисточку и, посвистывая, стал намыливать щеки. Затем он достал бритву и поднял локоть до плеча. Он перестал свистеть, и я услышал слабое, но настойчивое поскребывание лезвия по натянутой коже.
Через минуту он обернулся, держа кисточку в руке. Все его лицо, кроме носа и глаз, было покрыто белой пеной.
– Тебя, видно, бабий вопрос не очень-то беспокоит.
Я не ожидал такого оборота и, не размышляя, ответил: "Нет". И сразу же с ужасом подумал: "Теперь он непременно начнет меня расспрашивать".
– А почему?
– спросил Шрадер.
Я отвернулся.
– Не знаю.
Он снова принялся намыливать лицо.
– Но ты все же пробовал, надеюсь?
– Да, однажды. В Дамаске.
– Ну и как?
Я ничего не ответил, и он воскликнул:
– Да не сиди же ты таким болваном! Уселся на своем стуле, как дох-ля я селедка, и смотрит куда-то в пустоту! Ну, отвечай, хоть раз-то расшевелись! Тебе это доставило удовольствие? Да или нет?
– Да.
– Так в чем же дело?
Я сделал над собой усилие и сказал:
– Что-то не тянет...
Он застыл с кисточкой в руке.
– Но почему? Она была противна тебе?
– О нет.
– От нее дурно пахло?
– Нет.
– Да не молчи же! Может быть, она была уродлива?
– Нет... как будто.
– Как будто!
– сказал Шрадер, смеясь.
– Так в чем же дело?
Я не ответил.
– Да не молчи ты! Так в чем же дело?
– повторил он.
– Дело в том, - сказал я смущенно, - что с ней надо было все время разговаривать. Это утомительно.
Шрадер взглянул на меня, его глаза и рот округлились, и он расхохотался.
– Господи! Ну и забавная же ты маленькая селедка, Рудольф!
Во мне вдруг вспыхнула злоба, и я крикнул:
– Довольно!
– Ох, ну и чудной же ты, Рудольф!
– еще пуще смеясь, воскликнул Шрадер.
– Пожалуй, скажу тебе, Рудольф, пожалуй, тебе и в самом деле лучше было стать священником!
Я стукнул кулаком по столу:
– Довольно!
Некоторое время Шрадер молча смотрел на меня, потом отвернулся, и в наступившей тишине снова послышалось тихое поскребывание.
Фрау Липман не пришлось ждать нашего ухода и недели. Спустя два дня после того, как нас уволили с завода, Шрадер вихрем влетел в комнату и заорал, как сумасшедший: "Старик, идет набор в добровольческий корпус!" А через три дня, получив обмундирование и новое оружие, мы уже покидали Г.