Смерть призрака
Шрифт:
— Дорогая девочка, вы не должны делать такие необоснованные выводы!
Мистер Кэмпион был буквально потрясен.
Матт д'Урфи, который, казалось, отключился от обсуждаемого вопроса и лениво разглядывал какие-то рисунки Линды, сваленные в углу, вдруг задал вполне относящийся К существу дела вопрос:
— Вы ему сказали насчет Лайзы?
Мистер Кэмпион повернулся как ужаленный.
— Что вы еще там оба скрываете? — взорвался он. — Поверьте мне, сейчас это чрезвычайно опасно!
Линда посмотрела ему в глаза.
— Итак, вы тоже об этом догадываетесь, правда? — спросила она. — Я все сомневалась, но лишь до сегодняшнего дня. И вот почему я решилась на разговор с вами. Мы не хотим, чтобы Макс вонзил зубы в мою бабулечку, не так ли?
Ее слова были так неожиданны и так точно отражали его собственные мысли, что Кэмпион на мгновение остолбенел. Потом он взял девушку за руку.
— Что вам известно об этом? — требовательно спросил он. — И что
— С Лайзой все благополучно, — небрежно отмахнулась Линда. — Она же абсолютно примитивна. Никто не хочет этого понять. Она, в отличие от других людей, никогда ни о чем не задумывается. У нее просто не было к этому повода. Когда ее привезли сюда, она была совершенно темной крестьянкой. Я думаю, что ей известно не более ста слов всего в обоих языках. И ей несвойственно что-то скрывать. Просто она не знает, что важно, а что нет. И когда я вернулась из Парижа, я вызвала ее сюда как-то ночью и постаралась обо всем выспросить. И она поведала мне нечто, объясняющее почти все остальное… Видите ли, оказывается, дедушка оставил вовсе не двенадцать картин, а всего восемь. Лайза это знает, потому что помогала ему их упаковывать. — Мистер Кэмпион снял очки и тщательно протер их платком. Тот чудовищный узел в клубке вдруг легко размотался перед его мысленным взором. — Было очень нелегко вытащить все это из нее, — продолжала девушка. — Это был бесконечный вопросник. Но, насколько Мне удалось восстановить факты, все выглядит так. За год до кончины дедушки, то есть в девятьсот одиннадцатом, Бэлл была очень больна. У нее была ревматическая лихорадка, и, когда диагноз был поставлен, ее отправили в Сан Ремо с четой Джиллимотов. Он был поэтом, а она художницей. Я полагаю, это были довольно забавные чудаки. Бэлл оставалась там около шести месяцев, и именно в это время дедушка и стал запаковывать свои картины и составлять будущий распорядок их вскрытия. Так вот, некоторые из этих картин были известны Бэлл, другие же нет. Миссис Поттер их знала полностью, поскольку она вечно там шныряла. Старина Поттер тогда куда-то отлучался, быть может, преподавал в Шотландии, а Лайза вела все хозяйство в доме. Дедушка старался сохранить все в строжайшей тайне. Каждый мог бы это объяснить его возрастом, однако, разумеется, старый чудак имел весьма веские основания для того, чтобы все сделать под покровом ночи. — Она помолчала. — В этом есть один момент, который вы должны понять, — сказала она наконец. — Вы едва ли мне поверите, но для меня лично все это выглядит абсолютно естественно и логично. И вот в чем дело. Основным резоном, двигавшим дедушкой, было огромное желание насолить Чарльзу Тэнкерею. Он от души его ненавидел, и оставил эти картины лишь для того, чтобы его одолеть. Он хотел оставить больше холстов, чтобы продлить звучание своего имени как можно дольше в разгорающемся свете времени. У него было всего лишь восемь холстов, и он их маркировал датами показа в девятьсот двадцать четвертом, девятьсот двадцать пятом и в последующих годах. Но последние четыре упаковки были фальшивками. Лайза припомнила, что в одну был положен кухонный поднос, а в другую — большая вывеска, рекламирующая пиво. Как видите, все в одном и том же духе. Викторианским джентльменам был присущ юмор такого рода. Он был вовсе не психопатом. Просто он был чем-то вроде старого мальчишки или, скорее, клоуна. — Она перевела дух. — Лайза поведала мне об этом вполне торжественно. Она, конечно же, помогала ему все это упаковывать и зашивать в холстину, но не особенно вдавалась в то, почему он так веселится при этом. Она лишь сообщила, что он был в исключительно добром расположении духа, когда они закончили работу, и заставил ее распить с ним полную бутыль лафита.
— Но это жульничество было раскрыто? — пробормотал Кэмпион.
— Ну, конечно же, было! — нетерпеливо отмахнулась Линда.
Кэмпиону показалось, что она вполне разделяет со своим дедом веру в резонность такого поступка.
— Но дело не в этом. Вы знаете, Тэнкерей был моложе дедушки, и Лафкадио казалось, что он, этот его ненавистный и неотделимый партнер, только и ждет его смерти, чтобы утвердиться в звании не имеющего соперников Великого Корифея изобразительного искусства. Дедушка дал ему десять лет, чтобы он успел остудить свои пятки, и как раз тут-то и столкнулся с ужасающей истиной о том, что Лафкадио возвращается с ослепительным трюком, который призван поддержать интерес публики к нему не только в течение какого-нибудь одного года, а целых двенадцати! А тот факт, что у него было всего восемь холстов и не осталось энергии и времени для создания больших новых картин (он же вплоть до самой своей смерти, как вы знаете, писал лишь одни портреты), и побудил его сделать те жульнические упаковки для последних четырех лет. Мне представляется, он примерно высчитал, что кончина Тэнкерея наступит через восемнадцать лет. Но мой дорогой дед слишком расщедрился. Тэнкерей не дожил даже до показа первой картины. Ну что, мне
— Ну так вот, — сказала Линда, — все остальное уже из области догадок, я знаю, но они достаточно хорошо сходятся. Несколько лет назад некто в галерее Салмона, я полагаю, что достаточно ясно, кто именно, сунул свой нос в упаковки и был потрясен явным надувательством. К тому же, поскольку в это время в печати разгорелись всевозможные дискуссии о значении авторства как такового, этого человека уже обуревали некоторые рискованные идеи. Ведь если любые подделки очень хорошо исполнены, то вас бы просто разочаровало известие о том, кто же их настоящий автор! Таким образом, почва для авантюры морально уже была готова. Все или, что оставлено двенадцать картин Лафкадио, и все ожидали увидеть именно столько. Даже если кто-нибудь из критиков и не пришел бы в восторг от всех картин, то мог ли хоть один усомниться в том, что писал их именно Лафкадио? Одна фальшивка или даже четыре особого урона этому мнению нанести не смогут.
— Само собой, — подтвердил мистер Кэмпион, чрезвычайно захваченный этим открытием.
— Четыре года назад, до того как он собрался в Рим, Томми устроил себе чрезвычайно необычный отпуск. Матт говорил вам об этом. Он полностью исчез на десять месяцев. Никто ничего не слышал тогда о нем, никто не видел его. Как раз в тот период он собирался стать портретистом, совсем в духе Лафкадио. Но когда он вернулся из отпуска, он неожиданно бросил писать маслом и отправился в Рим осваивать технику темперы.
— Он, кажется, стал соискателем Римского Приза? — поинтересовался Кэмпион.
— Нет, не стал. В том-то и дело. Он получил другую премию, Приз Честерфилда, и Макс в тот год был членом жюри.
Мистер Кэмпион некоторое время молча переваривал и это сообщение, укладывая его в своем мысленном ряду.
— А где была миссис Поттер, когда Дакр осуществлял свой таинственный «отпуск»? — спросил он.
Линда одобрительно кивнула.
— А вы смышленее, чем я думала, — заметила она, впрочем вовсе не желая его поддеть. — Весьма знаменательно, что этот период в точности совпал со временем, когда миссис Поттер единственный раз в своей жизни (насколько мне удалось установить) получила удачный шанс. Она была командирована в Центральную Европу на поиски редких предметов и отсутствовала около десяти месяцев. Мне так и не довелось услышать ни об одной «редкости», которую она бы привезла. Предполагалось, что она все время в разъездах и поэтому никто ей не писал, а она тоже не особенно себя утруждала. Вы знаете, как люди, подобные нам, небрежны в таких делах? Разумеется, эта «командировка за редкостями» была организована Максом. И таким образом, как вы понимаете, она была в курсе… то есть была посвящена во все эти тайны.
— А как обстоит дело с последней картиной? — спросил Кэмпион. — С Жанной д Арк?
— О, эта подлинная. Это ведь очень ловко со стороны Макса перетасовать фальшивки с подлинниками, правда? Поэтому если в предыдущий год картину немножко покритиковали, то в этом году был выставлен настоящий шедевр.
— Но позвольте, — запротестовал Кэмпион, все еще озабоченный техническими деталями, — ведь эксперт несомненно мог бы определить разницу? Например, взять хотя бы краски. Да и все остальное, присущее духу данного художника. Это же не может быть подделано!
— Вы рассуждаете как дилетант, — отпарировала Линда. — Не верьте так безоглядно экспертам. Они ведь всего лишь люди. А что касается остального, то миссис Поттер ничего не стоило запастись красками Лафкадио. Она же вечно выпрашивала маленькие тюбики этих красок, да и прикупала их у Рэнни. Вопрос о духе художника вовсе не вставал на повестку дня. Я вам уже сказала, что в отношении седьмой картины имелись кое-какие критические отзывы, но никому и в голову не пришло усомниться в авторстве Лафкадио. Она недостаточно плоха для этого. А если по правде, то она просто очень хороша. Дедушка вполне мог бы и сам ее написать. Он ведь делал не одни только шедевры! Что же касается техники самой живописи, то ее подделать труднее всего. Она, разумеется, может быть скопирована. Я думаю, что Томми ее и раньше обдуманно копировал. Тем более, что это неплохо оплачивалось. Я говорила вам, что он имитировал манеру Лафкадио, причем это могло быть расценено, как «влияние» мастера. И он был весьма искусен в этом, особенно в живописи. И в самом деле, я не вижу причины, почему бы ему было не делать этого? И поэтому я совершенно уверена, что те картины написаны им.
— Это могло бы объяснить… — начал Кэмпион.
— Это объясняет, — поправила его девушка. — Это объясняет, в частности, тот факт, почему Томми вдруг бросил живопись. Это было одним из условий сделки, как вы можете догадаться. И даже если бы в последующие годы встал вопрос об авторстве, то всякий задался бы вопросом — а кто же мог написать эти проклятые вещи? А если бы в запасе у Макса обнаружился такой компетентный художник, который работал бы в манере, очень близкой Лафкадио, то ответ не замедлил бы явиться, правда? Вот Томми и вынужден был бросить живопись маслом. Я никогда не прощу этого Максу.