Смирновы. Хроники частной жизни
Шрифт:
Квартиру молодые сняли на Сретенке с видом на монастырь да дальние кремлевские башенки. Ходили в театры и концерты, синематограф посещали… Ресторации, извозчики, холеные цирюльником усишки мужа, парижские наряды жены – все было таким модным, современным, городским.
Милица заявила, что в Москве летом душно, а у Николаши слабое дыхание. «Надобно дачу!» – сказала, а для Николая Савельевича ее слово было закон. Он приобрел участок земли в Мезне, где шло большое строительство. Двоюродный дядя его Афанасий Хромов состоял в Мезенском попечительском комитете по благоустройству и в выгодной покупке поспособствовал.
К тому времени, как дом был готов, Милица к теме природной жизни охладела. Шла война и вечный праздник беспечный поблек. Грянули беспорядки, а после революция.
В городе опасно, голодно, тревожно стало. Николай Савельевич хорошо запомнил, как дежурил ночами в подъезде с соседом, Никитой Потаповичем Окунёвым. У обоих при себе был заряженный револьвер. Ждали мародеров, бандитов и грабителей. После такой ночи велел Милице вещи собрать и бежали они от трудных кровавых будней города. От греха подальше, в Мезню. Мезня – рядом, рукой подать, а в ней тишь, гладь, благодать, никаких потрясений. Полк солдат на даче Олексеенко расквартирован, да и то – настоящие революционные солдаты, а не переодетые разбойники.
Первое время сидели ниже воды, тише травы. Постепенно окрепли, крылья расправили. Кто бы поверил, корову завели! Милица сама, ручками своими доила, возила бидоны молока в Москву на продажу. Квартиру, понятно, сдали государству, в доме прописались. Жизнь стремительно менялась. Сыновья росли новыми, другими людьми. Оба закончили школу с отличием, один за другим без экзаменов поступили в Московский университет. Владимир закончить образование успел, жениться. И тут пришла война.
В ее трудные годы они не так бедствовали телом, как душой.
Война чуть не отняла младшего сына, красавца и Милицыного любимца. Николай ушел с университетской скамьи на военную учебу и вскорости уже летал на истребителе. Опаснейшее занятие! Письма редко приходили, Милица от переживаний исхудала, потемнела вся.
Старший сын жил в Москве, на фронтах не воевал, работал на оборону, имел бронь и воинское звание. Помогал, чем мог. Младшенький тоже офицерский аттестат родителям оставил. Два раза был ранен, лежал в госпиталях, но долетел до Берлина и с победой домой вернулся. Живи да радуйся, но недолго времени спустя Милушка ушла.
Прошлое мелькало, как калейдоскопические картинки. И казалось Николаю Савельевич, что оно было не с ним, а с кем-то другим. Будто бы большой мир сузился до коридора, которым он пробирается почти наощупь, а остальное видится отдельно, словно за стеклами. Да и время стало совершенно неуправляемым. То тащится, как старая кляча, то вдруг несется паровозом, так что все мелькает на ходу. Иногда неделя проходила, а как прошла, Николай Савельевич и вспомнить не мог. Выручала привычка вести дневник. Писал кратко, но скрупулезно, тетради хранил под замком, подальше от чужих глаз.
… Днем этим выспавшись, к ночи никак не хотел уснуть и записывал аккуратно, царапая немного затупившимся перышком:
«Троица. Теплая, ясная погода.
У станции торгуют земляникой.
Радость! Были гостечки из Москвы: Володя с Лидусей, Николаша с Женечкой.
Галочку отправили к Лидусиным родителям кушать ягоды и фрукты, набираться здоровья.
Матрену Ив. будут прописывать. Так решил Володя…
1.11.
Поздний вечер раскидал розовые облака по темной синеве, цветы запахли сильнее, соловей выводил фиоритуры. Только бы дышать, смотреть и слушать – но гости отбыли в город. Николай Савельевич задернул в комнате плотные гардины. А Матрена Ивановна воспринимала явления природы лишь через бедствия или практическую пользу.
Но даже смерч и ураган не поколебали бы восторга, которым она сейчас щедро делилась с соседкой по коммунальной кухне. Татьяны Степановны она не стеснялась, знала, что не донесет, не сглазит, не разболтает. Звала ее про себя овцой беззубой и рыбой бессловесной, но открыться порой только ей могла.
Она могла торжествовать. Владимир сказал, что сам насчет прописки телефонирует и никаких проволочек быть не должно. Кроме того, сыновья обещали ей тайную прибавку к жалованью – чтобы неусыпно блюла здоровье и удобства старика-отца.
Татьяна Степановна говорила мало и тихо, всего и всех опасалась. Старая дева с сомнительной родословной (отец священник), вела фортепиано и сольфеджио в гущинской музыкальной школе. То есть была овца и рыба не простая, а ученая.
Тридцать-сорок лет назад она была – красавица. Служила гувернанткой у богатейшего купца Олексеенко, выезжала с семьей на дачу, за границей бывала. После Октябрьской купеческую дачу-дворец под постой революционного полка реквизировали, Олексеенко застрелили прямо на ступеньках высокого крыльца с резными балясинами. Семью арестовали. Татьяна спаслась у соседей.
После гражданской войны дачу передали детскому дому Всероссийского общества слепых. Детишки в детдоме были разные, от воспитанников богоугодных заведений до беспризорников, но все жалкие сироты, инвалиды – кто слабовидящий, кто и совсем незрячий. Татьяну Степановну взяли преподавать слепым нотную грамоту и фортепьяно, а также вести хоровые занятия. Она выучилась пользоваться брайлевскими нотациями и с детишками занималась хорошо, терпеливо. Еще их учили играть на духовых инструментах – флейте, трубе. Через годик-другой Мезенский хор и оркестр слепых детей славился не только в поселке. На летние концерты для населения с классической программой приезжали гости издалека, один раз даже из самой Германии, слушали, восхищались.
Директором детского дома был Иван Петрухин, музыкант от Бога и дирижер, тоже слабовидящий, выпускник Императорского института слепых, вдохновенный гений музыки и пламенный революционер. А Татьяна, как пушкинская тезка, – сама душа, поэзия, русая коса, глазищи в пол-лица. Возник роман, тайный и страстный, но недолгий.
Детский дом расформировали, решили, что слепым деткам нужно больше трудовых навыков прививать и передали их в учебно-производственные предприятия. Иван Петрухин сгинул, как не было, поговаривали, что оказался враг народа, но никто точно не знал. Татьяна осталась без работы, да под подозрением в порочащих связях. Какое-то время перебивалась с хлеба на воду, добрые люди помогали; после, когда народ стал зажиточней, ходила по домам со своей нотной папочкой, учила местных и приезжих на лето недорослей по клавишам барабанить. После войны в Гущино музыкальную школу открыли, туда она неожиданно легко трудоустроилась. Тогда уже не так смотрели на происхождение и партийную принадлежность.