Смирновы. Хроники частной жизни
Шрифт:
– Ничего, Матренушка,– говорила себе, – не привыкать. Утерлась и дальше пошла.
Дальше пошла она на кухню, где стояли сумки с продуктами. Начала кульки да свертки разбирать, что дома оставить, что барину отнести. Хотя без толку ему носить, почти не ест ничего, так, портит только приготовленное. Полкотлетки съест, две ложки супа, пирожок надкусит. Компот вовсе не пьет и кашу не ест. То, что оставалось на барских тарелках, Матрена не доедала, в кастрюлю складывала и носила уличкомше. Та свиней держала, объедки им в самый раз приходились. Прошли времена, когда люди чужие помои собирали. Как карточки отменили, так и цены упали, и продовольствие появилось. Что в Мезне не найдешь, в Гущино точно купишь. А Москва-столица – чего только в магазинах нету! Только успевай кошелек открывать. Так что от Матрены не убудет, а Жанна, глядишь, в ответ ей тоже доброе сделает.
Сегодня щи с добрым куском говяжьей грудинки она дома варила, хотя, по-хорошему, надо бы керосин поберечь. Ну да ладно, зато кастрюли не таскать туда-сюда, а керосину себе в бидончик после отольет. Невелика задача. Налила в судок порцию щей, положила жаренной на сале картошки с грибами в банку, прихватила перья зеленого лука.
– Кушай, Савельич, на здоровье!
Остальное домашние доедят, хватает нахлебников.
Прошла на соседский участок не кругом через улицу, а сквозь маленькую дверку в общем их заборе, что ей Савельичевы сыновья устроили. Калиточка, спрятанная за сараюшкой, запиралась на щеколду с Николая Савельевича стороны. Запор был скорее для порядка приделана, да чтобы ветер калитку не распахивал, потому что дотянуться до него отовсюду было легко и просто.
Натоптанная тропинка вела Матрену мимо яблонь и ягодных кустов, и она привычно про себя досадовала на упавшие яблоки и засохшие черносмородиновые гроздья.
– Соберу сегодня на зиму в чай заваривать, – решила она, – падалицу почищу и повешу на нитке. Будем печку топить, она и высохнет. Антоновка пусть до морозов повисит, только слаще станет.
Дверь на террасу оказалась заперта. Стало быть, барин изволит где-то шляться, и ежели повезет, до его прихода она все дела успеет переделать. А то зыркает на нее из-под очков своих, словно на врага народа. И следит за каждым шагом.
– Нет, меня ты просто на «авось» не возьмешь, – думала Матрена, нашаривая ключ за отставшим дверным косяком.
Ключа не было.
Она поставила сумку на ступеньки, чтобы ловчей было искать в кривой неглубокой щели, но и снова ничего не нашла. Это раздражило ее до крайности.
– Да что такое творится, люди добрые! – Возопила она, вызывая то ли к окрестностям, то ли сразу к небесам. – Где это видано – дверь затворить и уйти! А я стой здесь, как сирота казанская?
Молчание небес и окрестностей было ей единственным ответом.
– Ах ты, старый хрыч! – разъярилась не на шутку Матрена. – Будешь над женщиной издеваться, гонять ее туда-сюда с тяжелыми сумками. Вот тебе, накося-выкуси!
Она сложила кукиш и повертела им, показывая всем сторонам, небесной в том числе. После того дернула дверную ручку со всей силы, и мелкий язычок хилого замка немедля выскочил из паза.
– Так-то, – удовлетворенно утвердила Матрена, подхватила с крыльца сумку и, как ни в чем не бывало, проследовала внутрь.
2.5.
Николай Савельич не злоумышлял никого обидеть, и ключ от дома прихватил с собой исключительно по рассеянности.
Вышел прогуляться ненадолго. Сходил на почту. Заглянул на рынок, полюбовался на дары природы. Какая же это красота! День субботний всегда был самым торговым, сегодня тут к картошке да морковке, репе да петрушке прибавились тыквы и кабачки, груши, виноград.
Попробовал творог домашний, и не удержался, приобрел немного. Желтоватый, слоистый, тот напомнил ему довоенные годы, со степенной коровой Муркой, жившей в сарайчике на задворках огорода, Милицу с бидонами и кипячеными марлечками. Сметанки тоже взял маленькую баночку. Сложил в прихваченную на всякий случай авоську вместе с купленными на почте газетами. Полез в карман за портмоне, и на дверной ключ наткнулся.
Конечно, удивился и обеспокоился своей забывчивостью, но торопиться домой все равно не стал. Полюбовался еще на овощной ряд, посмотрел на живность – куры, петухи, котята. Внимание его привлек мирно лежащий в круглой корзинке похожий на медвежонка пухлый толстолапый и крутолобый серый щенок с младенческими голубыми глазками.
– Хорошо бы песика завести, – вдруг подумалось ему. – И охрана, и компаньон.
Собак они никогда не держали, так сложилось. Коты в дом приходили, парочка даже прижилась, особенно хорош был первый, сибирский, прозванный за роскошные бакенбарды Обломовым; в отличие от своего тезки – красавец и игрун, отменный крысолов. А вот собак – нет, не было.
Николай Савельевич хотел было к щеночку прицениться, но понял, что если только рот откроет, то без приобретения не уйдет. Взять же домой живое существо – дело ответственное, требует вдумчивого подхода. Надо все обмозговать, как следует, взвесить «за» и «против». Никаких скоропалительных решений! Да и согласовать с сыновьями требуется (как он последнее время говорил – «по инстанции»).
Так заключил Николай Савельевич. И пошел себе подальше от искушения.
Ноги сами понесли кружным путем, вдоль речного обрыва, мимо старых дач, каждая из которых была для него целой историей, похлеще любого романа. Вот эта развалюха с покосившейся башенкой, заросшая бурьяном, была дачей фабриканта Ветошкина, средоточием мезенской светской жизни. На ней проходило обычно одно из главных событий мезенского лета – костюмированный бал. В 1914 году, перед самой войной, на таком балу барышня NN выступила в необычайном костюме «Шум моря» и произвела фурор. Николай Савельевич ей так рукоплескал, что Милица даже слегка приревновала. Хотя сама была премирована ценным призом – китайской эмалевой вазою – за костюм «Розан». Наряд из розовой тафты, весь усеянный рукодельными бутончиками, был продан впоследствии здесь же на благотворительном аукционе Земской организации помощи больным и раненым воинам. Собрали тогда немаленькую сумму, несколько тысяч. Сам Ветошкин пожертвовал тысячу, Олексеенко – пятьсот рублей.
После революции здесь был временный совет расположен, затем домишко творческим людям отдали. Никто уже и не вспомнит, когда и почему получила дача лирическое прозвище «Минутка». Но независимо от того исправно трудилась, помогая создавать новую культуру. Журналист Кравцов-Фридман тут жил, когда не по фронтам ездил, после расстреляли его за шпионаж. Брат его художник–карикатурист Ефим Борисов следом поселился, время от времени приглашая знакомых своего круга. А какой круг понятно – сплошная творческая интеллигенция. Известно, что соавторы самого великого сатирического романа тут любили время препровождать. Даже сам Шолохов как-то в этой даче лето летовал, по слухам, в башенке «Минутки» зародился у него замысел романа «Тихий Дон». Такое вот место необыкновенное.
Рядом скульпторша Нерепина обитает, главная по портретам Владимира Ильича Ленина. Огромный лес стоит на ее участке, непроходимый и нетронутый, так что дома и не видать совсем. А у дома – все скульптуры, фигуры, так Милица говорила, а Милице сам председатель поселкового совета рассказывал. Скульпторша для Гущинской привокзальной площади вождя мировой революции в полный рост делала, а поселковому совету, не по заказу, но от широты душевной, подарила бюстик небольшой для вестибюля. И в библиотеку – еще поменьше сотворила, простенький, гипсовый.