Смирновы. Хроники частной жизни
Шрифт:
Женечка помотала головой – не возражаю, мол. При Владимире она старалась отмалчиваться, боясь попасться ему на язык.
– А почему ты не спрашиваешь, есть ли у меня возражения? – вмешалась Лидуся, исключительно из желания воду замутить,
– Женечка кормящая мать, а ты женщина самостоятельная, надо будет, избу потушишь, коня на скаку подкуешь, – отвечал муж.
«Пожалуй, пора еще родить, – подумала Лидия. – Хорошая причина, чтобы с тобой стали считаться».
Но осуществила она этот план гораздо позже. Евгения опередила ее, родив следом за сыном дочь.
Имена у детей ее были необыкновенные. Мальчика нарекли в честь прадеда Савелия, а сестру собирались назвать как бабушку по отцу, Милица. Но воспротивилась вторая бабушка, Надежда Васильевна.
– Будут ребенка дразнить, Милицией обзывать, – пригрозила она бездумным родителям, и те от своей идеи отказались.
Назвали не модно, не Леной, Светой или Людмилой, как мечталось бабушке, но и без особых изысков. Так матери захотелось, чтобы новорожденная, совершенная, как фарфоровая куколка, носила символическое имя Любовь.
3.5.
Крепкая и энергичная женщина была Матрена Ивановна, жить бы ей да жить, до ста лет. Все бегала, крутилась, везде успевала. Хозяйство вела, внука нянчила, сына-инвалида обихаживала. Но подвел неожиданно организм.
Видно, крестная ноша не по силам оказалась.
Получила апоплексический удар. Сперва вроде отлежалась, начала говорить почти внятно, по дому чуток передвигаться. А тут второй подоспел, и она онемела, обездвижила. Врачи сказали, функции не восстановятся, и сдали родные в лице невестки Шурки Матрену в неврологический интернат.
Никто ее не навещал, кормили плохо, санитарки за больными не особо приглядывали. Только перед проверками начинали подмывать, менять вонючие клеенки, простыни стлать. А комиссии редко наезжали, к сожалению.
Матрена терпеливо лежала, тихонько двигала – рукой, ногой. Молитвы припоминала, детство деревенское. Виделось ей всегда лето, косогор цветущий и мягкая белая пыль дороги, по которой она идет босиком. Постепенно стала садиться, на горшок ходить. Пыталась есть сама, хоть и половину мимо онемевшего рта проливала, а санитарка на то бранилась непотребственно.
Тут Шурка ее навестила, первый раз за несколько месяцев. Привезла гостинец пустяковый, посидела у постели, посмотрела пристально. Матрена показала. что узнала, помычала, порадовалась.
Шурка слюну ей на щеке вытерла и говорит неодобрительно:
– Эк вас, мама, перекосило, будто все время ухмыляетесь.
И добавила:
– Если домой собираетесь, то напрасно. Ухаживать некому. Я работаю, а Михаил инвалид. Сашка маленький, рук не хватает. Так что будете тут жить, больше вам нигде места нету.
Матрена так и обмерла, сжалась вся. А Шурка встала и пошла себе с независимым выражением спины, как давно наловчилась. Дескать, можете говорить, что угодно, а будет все равно – по-моему.
…
Матрена после того все думала, как ей быть. В интернате оставаться она не могла, надо было ей на белую дорогу попасть. Когда начала передвигаться понемногу с палочкой, то и ушла вечером, в чем была, в халате, телогрейке, и валенках, завязанная крест-накрест старым шерстяным платком. Топили плохо, из окон дуло, и вся ее одежда была на ней.
Через кухню и черный ход словно ноги сами повели. Пролезла сквозь дыру в заборе позади помойных баков и оказалась в лесу. Хорошо, оттепель была, снег до земли стаял. Да и лес не лес оказался, полоса придорожная.
Стоит на проезжей части, обеими руками за палку держится.
– Вот и дорога, – думает, – только темная она какая-то.
Тут фары издалека, несется грузовик, чуть не сбил, еле остановиться успел. Шофер, парень в солдатской форме, перепугался чуть ли не до смерти.
– Мать, – говорит, – ты откуда здесь? Заблудилась, что ли?
Посадил в кабину, налил чаю из термоса, а ее трясет, чай горячий разливается.
Он подумал, что от холода.
– Ты, – спрашивает, – куда идешь? В какую тебе сторону?
Матрена стала думать, как ее деревня называется, а сообразить не может. Потом вспомнила.
– Мез-ня, – ответила разборчиво, хоть и с трудом.
– Да это недалеко, – обрадовался парень, – отвезу по назначению.
Приехали в Мезню. Пробирались медленно по заметенным темным улицам. Матрена и не узнала поначалу, где она. Вдруг знакомое увидела.
– Здесь, – показала рукой.
Шофер машину остановил, выгрузил ее и уехал. Матрена открыла вертушку на калитке и пошла по подтаявшей тропинке.
Дверь была заперта. Она посидела на широких ступеньках, отдышалась. Думала поспать прямо на крылечке, но какое-то нетерпение толкнуло пошарить за косяком – вот он, ключ. Вошла, затворила дверь за собой. Темно, холодно. Тихо. Не воет никто, не кричит, не плачет и не стонет, не мычит, не ругается. Замучили ее голоса. И вонь бесконечная. А здесь земляной сыростью приятно пахнет, трухой деревянной подгнившей.
Вот тут спички всегда лежат на латунном подсвечнике. Надо б свечу зажечь. Наощупь потянулась к буфету, нашарила коробок, долго чиркала головками о размякшие стенки. Руки не слушались, спички вспыхивали и гасли, ломались.
Ноги отнимались, голову заломило сильно. Двинулась дальше наугад, споткнулась о порожек, распахнулась скрипучая дверца и упала Матрена с размаху. Прямо в свою каморку под лестницей – два шага в ширину, три в длину. С топчана, накрытого толстым ватным одеялом, свалилась и мягко стукнула по голове подушка.