Снежный блюз
Шрифт:
Ее сосед был полным, краснощеким и довольно привлекательным, в безупречно сшитом костюме и рубашке белее снега. Когда орган заиграл «Старый сотый псалом», Фрина поняла: это тот самый человек, который вчера вечером улыбался ей через столик в ресторане отеля.
Она поднялась, стала петь и услышала, как ее нежное сопрано поддерживает громоподобный бас, легко поднимавшийся над всеобщим овечьим блеяньем, которое прихожане Англиканской Церкви принимают за пение.
Все люди, живущие на земле, Воспойте Господу радостным гласом…Ее сосед определенно прибавлял живости и силы всеобщему хору. Фрине это понравилось.
– Люблю хорошо попеть, – шепнул он ей. – И терпеть не могу это нытье!
Фрина мягко усмехнулась и согласилась. Джентльмен положил свою карточку на раскрытую страницу ее книги с гимнами, она в ответ дала ему свою. На ее плотной карточке кремового цвета буквы были выгравированы, а не напечатаны. Там значилось: «Досточтимая Фрина Фишер, Коллинг-холл, Кент». Она знала, что это верх изящества. Карточка джентльмена также была гравированной и говорила о том, что краснощекий человек, внимательно слушающий сейчас наставления какого-то духовного лица с заложенным носом, был господином Робертом Сандерсоном, депутатом парламента от Турака. Фрина вспомнила, что он был в ее списке достойных внимания горожан, опустила карточку в сумку и обратила внимание к проповеди.
Она была, к счастью, не слишком длинной и посвящалась в основном долгу христианина. Фрине довелось выслушать уже столько проповедей о долге христианина, что она могла угадать почти каждое слово, этим она и забавлялась некоторое время, любуясь витражами, которые переливались как бриллианты в лучах утреннего солнца. Проповедь плавно перешла в исповедь, и Фрина абсолютно честно призналась, что совершила то, чего не должна была, и не сделала того, что следовало бы. Служба продолжалась, а Фрина вспоминала время, проведенное в Париже, на левом берегу Сены, где она делала так много того, чего не следовало, и это было так приятно; а потом припомнила, как в одном парижском кафе какой-то малыш поставил шах и мат Марселю Дюшану. [15] Это стоит некоторого количества маленьких прегрешений, подумала Фрина. Она спешно поднялась для последнего гимна, и церковь постепенно начала пустеть. Господин Сандерсон предложил ей руку, Фрина оперлась на нее.
15
Дюшан, Марсель (1887–1968) – французский художник, крупнейший представитель сюрреализма и дадаизма.
– Кажется, я уже оставила карточку вашей жене, сэр, – улыбнулась она. – Уверена, что мы еще встретимся.
– Надеюсь, мисс Фишер, – ответил депутат парламента глубоким, звучным голосом. – Мне всегда нравились девушки, которые умеют петь. И кроме того, я, кажется, знал вашего отца.
– Неужели, сэр? – Фрина ничем не выдала ужаса по поводу того, что ее пролетарское происхождение выплывет наружу, и депутат парламента оценил ее мужество.
– Да, я был представлен ему, когда он уезжал в Англию. Ему не хватало денег на дорогу. Я был рад ему помочь.
– Надеюсь, сэр, он не забыл отдать вам долг? – холодно спросила Фрина.
Господин Сандерсон потрепал ее по руке:
– Конечно, нет. Зря я об этом вспомнил. Я могу сопровождать вас, мисс Фишер?
– Нет, сэр, я иду в больницу королевы Виктории. Возможно, вы подскажете мне дорогу.
– Идите прямо по этой улице, мисс Фишер, поверните на Литтл-Лонсдейл-стрит, а там на Минт-плейс, сразу после здания ратуши. Отсюда не больше восьмисот метров.
– Спасибо, сэр, – улыбнулась Фрина.
Затем она высвободила руку и ушла, немного обиженная и огорченная. Если ее отец оставил долги чести по всему Мельбурну, ей будет довольно трудно обосноваться в местном обществе. И
Она взобралась по холму к музею, с некоторыми трудностями нашла Минт-плейс и представилась регистратору в обшарпанном здании больницы, приятно пахнущем карболкой и молоком. Оно состояло наполовину из дерева, наполовину из кирпича, и казалось, возникло скорее в результате мимолетного стимула, чем тщательного планирования. Внутри стены были выкрашены в лютиковый желтый и белый цвета.
Явилась доктор Макмиллан; она была в белом халате, который очень ей шел, и мужских брюках, под твидовым жилетом виднелись белый воротничок и галстук.
– Идемте, моя дорогая, я покажу вам приемное отделение и детскую палату, а потом мы пойдем обедать, – бросила доктор Макмиллан через плечо, уже поднимаясь по обитым линолеумом ступенькам со скоростью бегуна.
Несмотря на возраст и грузность, доктор Макмиллан была крепка, как бык. Женщины благополучно поднялись наверх, и доктор Макмиллан открыла выкрашенную краской дверь, за которой оказалась небольшая, с белыми стенами комната без окон, где стояли лишь кушетка, стул, письменный стол и шкаф с медикаментами.
– Маленькая, но вполне приличная, – прокомментировала доктор. – Теперь в детскую.
– Расскажите мне, – попросила Фрина, – как появилась эта больница для женщин. Ее построили на пожертвования старой королевы?
– Это удивительная история, Фрина. Такое могло случиться только в молодой стране. Две женщины-врача основали практику здесь, в Мельбурне, но высшее медицинское начальство, будучи тогда таким же закоснелым и консервативным, как и сегодня, не разрешило им отравлять стерильный воздух больниц. Медсестры – да. Врачи женского пола – нет. Поэтому они основали больницу в здании уэльской церкви – единственном помещении, которое смогли получить. С тех пор я стала теплее относиться к уэльсцам. В больнице был всего один кран с водой, один стерилизатор и – очень скоро – гораздо больше пациентов, чем туда помещалось. Женщины спали на полу, каждый час принимали роды. Но им нужен был не просто родильный дом – они подали прошение об организации больницы. Разумеется, парламент отказал им в финансировании. Поэтому они послали прошение королеве, и все женщины Виктории собрали для нее по шиллингу. И тогда старая королева (благослови ее Господь!) дала им разрешение и право именоваться больницей королевы Виктории. К сожалению, это здание выстроено из рук вон плохо. Через несколько лет мы переедем в новое, а этот приют снесем до последнего камня. Раньше здесь была школа для гувернанток. Сюда, Фрина, здесь детская палата. Вы любите младенцев?
Фрина рассмеялась.
– Нет, абсолютно. Они не такие симпатичные, как щенки или котята. Честно говоря, они мне кажутся пьяными. Взгляните хотя бы на этого – он как будто уже пристрастился к джину.
Она указала на нетвердо стоявшего на ножках малыша с широкой бессмысленной улыбкой, который безуспешно пытался достать большой клубок шерсти. Фрина подняла клубок и вручила его ребенку, он тут же принялся махать ручкой и что-то лепетать. Элизабет взяла продолжавшего лепетать малыша на руки и приласкала.
– Ни капли материнского инстинкта? – хитро спросила она.
– Ни капли, – улыбнулась Фрина и пожала маленькую пухлую ручку ребенка: – Прощай, кроха! Надеюсь, твоя мама любит тебя больше, чем я.
– Может, и так, – сухо произнесла доктор. – Но она все равно его бросила. Хорошо хоть оставила его нам, а не какой-нибудь особе, промышляющей воспитанием за деньги, которая уморила бы его голодом.
– Сколько их здесь? – спросила Фрина, затыкая уши, потому что один из малышей заплакал, и это немедленно передалось остальным, так что детская палата наполнилась яростными воплями.