Снохождение
Шрифт:
— Ты ведь справишься сама?
— Да, сиятельная.
Миланэ взглянула в окно, где качались ветви кипарисов, усталые от изобилия окончившейся Поры Всхода.
— А кто такая дхам?
— «Молодая», по-нашему. Ещё не знала льва, но уже может.
Были ещё какие-то вопросы в запасе у Миланэ, но тут дверь широко распахнулась, и без всякого стука да спросу.
— Красивого дня, безупречная дисциплара!
На пороге стоял высокий, статный лев с такой улыбкой, будто он прибыл на свадьбу, а не на дело об убийстве. Никакого сомнения о том не возникло — это явно служитель Палаты, причём не самого маленького ранга; все они носят вычурные ярко-красные плащи с большой серебряной цепью, множество всяческих побрякушек, буквально звенят с каждым шагом. За ним грузно и мрачно топтался страж-дренгир.
— Сильного дня льву, — встрепенулась Миланэ. — Проходите.
Тот мгновенно воспользовался приглашением; церемонно омыв лапы, приняв помощь Раттаны с полотенцем, он присел на маленький стул, ловко и вовремя подставленный той же Раттаной.
— Я — полномочный представитель Марнской Палаты дел Ашаи-Китрах и охранения веры, — облокотился он широкой рукой на стол, улыбаясь, как солнце. — Зовут меня Фрай из рода Теннемарри, но для сиятельной я всегда буду просто Фрай.
— Ваалу-Миланэ-Белсарра, Сидны дисциплара у порога Приятия, Ашаи рода сенатора Тансарра из рода Сайстиллари.
— Ах, дисциплара… — мечтательно протянул лев и даже с некой сладостностью прикрыл глаза, будто вспомнив нечто изумительное. Но потом вмиг вернулся к прозе жизни: — Слышал, у сиятельной есть некоторые затруднения. Но, для начала пусть мы с преподобной пройдем… так сказать…
— Признание. Понимаю.
— Я ведь раньше не имел чести знать столь восхитительный цвет Сунгов, как Ваалу-Миланэ.
— Похвала льва — моя высокая честь.
— Да, красота безупречной ошеломительна… У сиятельной такая харизма!
Ритуал Признания возник недавно, всего лишь двести с небольшим лет назад. Заключается он в проверке: действительно ли та, что выдает себя за Ашаи-Китрах, является таковой. Признание установило тот целый свод правил, уловок и приёмов, которые позволяли отличить настоящую Ашаи от той, кто искусно ею прикидывается (что не такая большая редкость в Империи, а тем более — за её пределами). До возникновения ритуала проверить истинность какой-либо Ашаи могла лишь другая сестра. Но потом ритуал быстро стал необходимой формальностью при общении Ашаи с представителями Палаты и Надзора; причём именно они имеют право инициировать его проведение при первой встрече. Абсолютно любая сталла, дисциплара и сестра должна знать, как отвечать на определённые вопросы, и демонстрировать некоторые вещи по запросу.
— Прошу кольцо сестринства.
Миланэ протянула ему левую руку. Лев очень бережно принял её ладонь и с большим чувством, пользуясь положением, потрогал каждый палец и коготь. Да, понятно: он страшный охотник до львиц, а тем более — львиц из сестринства.
— Я прошу сирну.
«Слава Ваалу, не попросил стамп. Он-то наверху, в спальне».
С большим интересом Фрай рассматривал сирну с рук Миланэ (брать её в руки не вправе), прочёл на ножнах «Сестринство Сидны», затем попросил обнажить и пригляделся к мельчайшим следам крови возле рукоятки.
— Моя игнимара может возжечься.
— Я бы с большим удовольствием взглянул на бесконечно красивую картину, но я признаю твою сущность, Ашаи.
— Я верна тебе, Сунг, — со словами Миланэ сирна снова спряталась в ножны.
— Итак, в самых общих деталях наслышан об неприятности, но попрошу Ваалу-Миланэ поведать то, что приключилось.
— Я находилось здесь, в своём доме, в который поселилась вот вчера, как тут услышала крик с улицы. Взглянув, поняла, что какой-то лев, рода и занятий мне неизвестных, совершенно недостойными словами бранит мою служанку Раттану, что шла по делу согласно моему поручению. Затем он начал сечь её кнутом; я вышла, чтобы прекратить гнусность. Объявив ему, что я — Ашаи-Китрах, а была я при всех отличиях, потребовала немедленно извиниться и удалиться прочь, на что в ответ он ответил мне самым неподобающим образом и замахнулся хлыстом. В итоге пришлось прибегнуть к защите личной чести и чести всего сестринства. Лев может взглянуть, сколь сильно преступник посёк руки моей служанки-дхаари, а эти руки служат Сунгам.
Лев лишь с усмешкой развёл руки и сильно отклонившись назад, посмотрел на молчаливого дренгира стражи, хлопнув себя по колену.
— О чём тут ещё говорить?
Тот смолчал, и Фрай посмотрел на неё:
— Дисциплара Сидны, служащая сенатору, убивает согласно привилегии бестолкового хама простой крови, дурного прошлого и тёмных занятий. И дренгир позволил довести дело до Палаты? Может, дренгир ещё заставит обращаться по такому очевидному делу к правдовидице?
— Мне лишь нужно добро Палаты на завершение дела и уведомление просекутора, — подёргивал усы дренгир.
— Добро уже у дренгира на руках. Ваал мой, тут было достаточно просто выслушать сиятельную и принять к сведению свидетелей. Всё. А, да, а что говорит та самая служанка?
— Показания дхааров мы берём в крайнем случае, — не преминул отметить страж.
— Ах, если убийство не крайний случай, то боюсь представить себе таковой. Давайте послушаем: дело её касается, понимаете ли, непосредственно. Тем более, что у наших преподобных не служит абы кто, а вполне пристойные дхаары. Прошу, не бойся.
— Я вышла, чтобы отнести белье прачке. Только вышла, как тут покойный сир сказал, что я задела его баулом. Он был пьян. Начал ругать, потом бить хлыстом. Госпожа вышла и заступилась, поскольку я шла по её указу. Он начал на неё кричать и захотел ударить. Я хотела было броситься, чтобы он не трогал госпожу, но госпожа его, это, того…
— Всё дело. Избавьте сиятельную от своей назойливости, ей и так пришлось пережить нелегкое, — Фрай показывал стражу небрежные жесты. — Безупречная дисциплара Сидны — прошу позволения откланяться.
— Да хранит льва Ваал.
— А сиятельной дарит дух. Всего хорошего, ждём у нас.
— Удачного дня, — поспешил удалиться и страж.
— Пусть воина хранит Ваал. Сильного дня.
Лично спровадив обоих из дому, Миланэ закрыла входную дверь своего нового дома и безвольно сползла по ней, тихо расплакавшись под укрытием ладоней. Она плохо помнила, как её мягко, слово через одеяло, подхватили и уложили на кровать чужие руки; она думала лишь об одном: «Какая глупость, но я не могла иначе. Не могла иначе. Не могла…»