Снохождение

mso

Она поняла, что ей уже, после нескольких строчек, нужна передышка. Та самая, что требуется после прибытия важных новостей или прочтения чего-то необычайно волнующего, но во сто крат сильнее. Закрыла книги, поставила на краешек стола; скрыла лицо ладонями; двигая головой то вверх, то вниз, так потирала нос, ощущая горячее дыхание на ладонях.

В таком положении её и застал визит семейной пары из Марнского пригорода. Перво-наперво вошла Раттана, объявив о добрых Сунгах, что нуждаются в служении Ашаи. Ваалу-Миланэ не могла отказать (хотя, честно говоря, было не до них), потому что в эти марнские дни её глодало немного иррациональное чувство ненужности: будто бы она никому не приносит пользы и ни на что не годна. Конечно, чувство было несправедливым к себе: много всего произошло за эти дни, и приехала она вовсе не служить, а обустраиваться. Как бы там ни было, высоченный, худой лев и его супруга вошли к ней в дом. Требовалось простое: они хотели застамповать выписку из метрической книги; в метрических книгах отображаются рождения, совершеннолетия, бракосочетания и смерти. Здесь было бракосочетание. Выписка из книги сильно попортилась за совместно прожитые годы, и упёртые чинуши не хотели принимать того, что супружеская пара — это супружеская пара; в провинции такое сложно представить, но столица есть столица. «Чинодралы глупые, будь им неладно», — раздосадовалась Миланэ; как и всякая Ашаи, она не слишком жаловала чиновную братию. Немного подумав, быстро накропала им уведомление, что настоящая выписка вполне действительна, и указала, что данное уведомление годно только на 1 (одну) луну, считая от сегодняшнего 8-го дня 1-й Луны Огня 810 г. Э. И. Это не совсем то, что хотели супруги, но иначе Миланэ не могла согласно законам, ибо так хотят Сунги, и посоветовала им сделать новую выписку, благо, это ничего не стоит. На это лев ответил, что сочетались они далековато, а именно в провинции Тобриан, а потому это не так просто, как кажется. Миланэ снова могла лишь посочувствовать, взяла с них совершенно символическую плату в два империала («Так мало?», — удивилась львица, на что дочь Сидны снова наврала всякого, будто бы уведомления ничего не стоят) и отпустила с миром.

Раттана ушла по её поручению — заказывать ном для дома; о надомном знаке Ашаи она вспомнила сразу же после визита этой четы. Посему Миланэ снова сидела одна, за столом, сквозь занавеску наблюдая за жизнью бакалейной лавки напротив.

— Я ведь счастлива, — раздалось в тишине.

Он вживую пришёл к ней из мира облачных грёз, которые прибывают к каждой самке; когда-то ещё ранние, неоформленные, робкие, в них ютилось светящееся негое чувство, что не знает себе места; но со временем, когда она чуть подросла, прошла Приятие, стала дисципларой, то они стали более чувственными, конкретными, обрисованными, верными, строптивыми. Ах, были ли эти грёзы? Конечно, были. Вот ей желалось, чтобы лев был хорош собой, умён, загадочен, но несильно и в меру, чтобы защищал её, спасал, делал подарки и безумно любил, делая жуткие поступки ради любви; о, мечтала она, она всегда была мечтательной, и такой осталась; эти грёзы не умещают в себе кого-то определённого, это всегда тёмный силуэт против солнца, полузагадочный, с усмешкой, сильный, добро-злой. Что бы она тогда делала? Всё. Она бы строптивилась ему, она бы завлекала его, играла, поддавалась и сдавалась на милость, как повелителю. И разделяла она, конечно разделяла себя и любую светскую львицу, это понятно, ибо простых берут в супруги, в желании найти покой очага, а Ашаи — обожают, в желании найти огонь. Но она может всё, она может и то, и это, а потому он её полюбит, не бросит — ибо не сможет бросить, столь сильны будут её чары.

Да, у их любви будет много трудностей. Кровь моя, сколько здесь сложного! Род патрона, Синга, служба Амона, его задание, её положение и призвание; «Снохождение»; неизвестность после Приятия (а вдруг действительно придётся уехать в Кафну?); сомнительный интерес к её особе и всякие слежки… Но они всё разрешат.

«Амон умный, и я — тоже. Буду с ним, сожгу всё, что он скажет, испепелю саму себя, если нужно…»

«Ты живёшь, только когда любишь», — Ваалу-Даима-Хинрана.

«Львица, которая разучивается очаровывать, всё больше научается ненавидеть», — Сэзарий.

А ещё вот что самое восхитительное: у них это — взаимно. Ведь как обычно идёт тропа любви? Он любит её, Она любит Того, Тот любит Ту, а Та любит только Себя, причём и то безответно. Так течёт жизнь: поначалу для любви мы слишком малы, потом недолгий расцвет (как он недолог у нас, львиц!), а потом вроде и не до любви, а там пришла пора умирать, если до того чего не приключилось.

«Снохождение» на краешке стола попалось ко взгляду. Глупой, ой глупо его тут оставлять. Миланэ поднялась наверх, чтобы спрятать снова. Амона в постели не оказалось, и оттого аж похолодело внутри.

— Милани.

Он почему-то сидел в углу, полуголый; возле стоял графинчик.

— Кровь моя, Амон, ты меня напугал, — с действительной укоризной молвила Миланэ и пошла прятать книгу.

— Кто там был? — спросил он, следя за нею.

— Сейчас? Внизу? — навострила ушки, задвинув ящик комода. — Супружеская пара, застамповали одну бумажку.

— Ммм…

— А что? — подошла она к нему, возложив руки на плечи.

— Ничего.

— Ты мой пугливый, — доверчиво уселась ему на колени; он оттаял, учуяв её тепло.

Они поцеловались.

— Тебя что, могут искать? — спросила Миланэ с лёгким, недоверчивым к беде беспокойством.

— Не знаю. Могут, наверное.

Но Миланэ не видела трудностей.

— Уйдёшь ночью, под рассвет.

— Я так и хотел, — Амон приложил ладонь к её загривку.

Помолчали.

— Есть хочешь? — встрепенулась она.

— Не знаю, что бы сейчас сожрал.

— Идём… Идём-идём, я тебя покормлю.

Сошли вниз, уселись на кухне, у очага; похоже, Раттана действительно происходила из голодных земель, ибо наготовила столько всего, что вполне бы хватило на большую семью, а не одинокую Ашаи.

Амон расспрашивал о Раттане, о доме, о соседях. Также побеседовали о том, что всё безнадёжно проспали; он выразил беспокойство, что она может упустить Приятие, на что Миланэ улыбнулась и заверила: не пропустит. Через некоторое время они сели друг против друга. Миланэ сначала наблюдала, подперев щёку ладонью, как он ест. В своё время она недолюбливала, если так делала мать, Арасси тоже имела такую привычку: наделает чего-то, когда её очередь, сядет и смотрит, как Миланэ ест. У них по этому поводу даже случилась однажды маленькая ссора.

Миланэ резко обратила взор в сторону, когда поняла, что это ему тоже может не понравиться; а она не желала, чтобы ему что-то не нравилось.

— Как мы столь быстро влюбились друг во друга? Может, сошли с ума? — меланхолично вопросила она, рисуя когтем невидимые узоры на столешнице.

Он повертел ложку в руках, словно диковину.

— Я быстрее.

— Что? — не поняла Миланэ, бросив занятие.

— Я быстрее влюбился, — продолжил есть.

— Как тебе знать? — подалась она к нему, совсем чуть подморгнув левым глазом. Вообще, Миланэ далеко не чуждилась любых заигрываний, но всегда считала, что они должны быть редки да метки.

— Когда я в тебя влюбился, ты ещё не знала, что я есть.

На её вопросительный взгляд с улыбкой ответил:

— Я ведь следил за тобой. Влюбился ещё там, на мосту. Может, и раньше.

— Амон, а как долго ты за мной следил?

— Принял хвост тогда, когда ты вошла в дом Талсы. Кстати, что там делала?

— Там были патрицианские посиделки. Маленькая пирушка.

Нет, всё же где-то глубоко он ещё был жёстким, недоверчивым самцом, глядящим на жизнь остро и без украс. Она почувствовала, как он пожалел об этом вопросе: «Что там делала?». Понимал Амон, что такой вопрос может вызвать у неё некоторые подозрения либо недоверчивость. Волнуясь за её отклик, он тут же попытался изобразить равнодушие; но Миланэ отлично поняла, что здесь было лишь чистое любопытство, ничего более.

Ел быстро, сосредоточенно. Изголодался.

— Хочешь, я тебе тоже что-то расскажу? — вздохнула Миланэ, и вдруг ощутила, как он дотронулся к её голени под столом. Миланэ обожала такие игры: нечаянные касания, мимолётные взгляды, тени улыбок; и ей очень нравилось, что Амон знает в них толк.

— Да, — кивнул он.

— Всегда думала, что я — истинная андарианка, — сказала она, ощущая, что прикосновение поднялось к колену. — Но мать совсем недавно рассказала, что у меня другой отец, а он не был андарианцем. И теперь я даже не знаю, что о себе думать.