Собрание сочинений в 10 томах. Том 6. Сны фараона
Шрифт:
Пожалуй, с Яго-Роберто она немного переборщила. Все-таки было много общих знакомых. Когда марципановый череп, как пушечное ядро, взорвался у него на лбу брызгами крема, все пережили мгновенный шок. Он тоже был в ступоре, как дерьмом, перепачканный шоколадом. Кто и когда рассмеялся первым, Долорес не заметила, зато хорошо помнила, что заключительное действо шло под гомерический хохот. Откуда взялась мокрая тряпка, которой она хлестала по щекам эту дешевку в костюме смерти, так и осталось за гранью. Может, салфетка из ведерка с шампанским?
И стыдно, и смешно…
«Хорошо, что это всего лишь сон, и жизнь нельзя повторить, и все проходит», — успела подумать она.
Сеньора Монтекусома Альба очунулась от собственного крика. Не понимая, что с ней и где она, обвела глазами голые стены, пластиковые жалюзи громадного окна, молочный плафон на потолке. Это не могло быть продолжением сна, где до ужаса точно воспроизводилась реальная обстановка. Или сновидения вступили в новую фазу?
Она пошевелилась, ощущая разлитую в теле ломоту, и только тут увидела свисавшую капельницу, от которой тянулась трубка из прозрачного эластомера. Так и есть: рука перебинтована у локтевого сгиба, а это значит, что в вене торчит игла. И в правой ноздре тоже неприятно щекочет постороннее тело. Значит она попала в больницу, а все привидевшееся было всего лишь ночным кошмаром. От этой вполне здравой мысли напряжение схлынуло, и Долорес сразу стало легче. Разлетевшийся на куски миропорядок вновь сложился в стройную иерархию причин и следствий.
Теперь можно было перевести дух и попытаться восстановить оборванные связи. Она все еще плохо ориентировалась во времени и пространстве.
«И это пройдет», — попыталась успокоить себя мудрым девизом царя-псалмопевца.
Найдя у изголовья звонок, Долорес закинула свободную руку и надавила кнопку. В палату вбежала сестра в туго затянутом халатике.
— Сеньора проснулась? — приветливо кивнув, она склонилась над койкой. — Как вы себя чувствуете?
— Еще не знаю… Кажется, ничего.
— Ну, и слава Богу. Теперь уже все позади.
— А что… случилось со мной? — с трудом ворочая набухшим языком, спросила Долорес.
— Вы были без сознания, когда вас привезли…
— И когда это было? Какое сегодня число?!
— Вам нельзя волноваться, — сестра поправила подушку и, приоткрыв жалюзи, прислонилась спиной к подоконнику. В сквозных лучах ее рыжие волосы вспыхнули ангельским нимбом. — Все теперь позади, — повторила она, огладив крутые бедра. — Сейчас принесу вам завтрак.
— Но я совсем не хочу есть!
— Нужно, дорогая сеньора. Это придаст вам силы.
— Все же скажите, какой сегодня день?
— Вторник, сеньора… Вас доставили утром в четверг.
— Пять дней, — по пальцам подсчитала Долорес. — Так много?
Прошло еще три дня. Большую часть времени Долорес проводила в саду. Дремала, сидя в шезлонге с книгой, кормила голубей. Каждое утро сестра вносила новый букет и с многозначительной улыбкой поправляла завившуюся спиралью ленту, приоткрыв атласный уголок карточки.
— Можно подумать, что я роженица, — невесело усмехнулась Альба, принимая сразу две корзины дивных роз. Пунцовые, едва раскрывшиеся бутоны были от шефа, а белые, как снега заоблачных вершин, — прислал…
— И каждый считает ребенка своим, — сполуслова подхватила сестра. — Любовник и муж?
— Ни мужа нет, ни любовника… И отца тоже нет…
— Все впереди, сеньора. — Сестра чуть сдвинула кокетливую пилотку с вензелем госпиталя и, ловко выщипнув надломленный цветок, приложила к виску. — Идет?
— Отлично, Мерседес! Дайте я приколю вам эту, — Долорес выбрала самый яркий розан на длинной, с малиновыми шипами, ножке…
— Не полагается… Но все равно спасибо, сеньора. Мне жаль расставаться с вами.
— И мне, Мерседес. Мы подружились, правда?
— Доктор Мендоза ожидает вас к одиннадцати.
— Еще увидимся?
— Я приду попрощаться.
Долорес достала косметичку и занялась собой. Хотелось выглядеть, как тогда, в Акапулько, как в том удивительном сне. Доктор тоже мужчина. И приводится раздеваться…
Кабинет лечащего врача находился на четвертом этаже. Мендоза, длинноносый молодой человек с торчащим хохолком на макушке, отводя взор от перламутровой с темным соском чаши, приставил фонендоскоп и погрузился в ритмику желудочков и предсердий. Никаких отклонений от партитуры не наблюдалось, но сеньора была так хороша и такое волнующее томление пробуждали ее духи, что мембрана в его руке задержалась под левой грудью несколько дольше, чем требовалось.
— Так, хорошо, — он прокашлялся и, зайдя к ней за спину, прослушал легкие. — И тут все в полном порядке… И здесь я вами тоже доволен, — заключил, проглядев распечатку, которую выдал серологический автомат. — Небольшое отклонение в биохимической формуле крови вызвано последствиями интоксикации. По крайней мере, я так полагаю… Теперь займемся главным.
— Душой?
— К сожалению, не по моей части, сеньора. Я как-то больше интересуюсь вашей головкой, мозгом то есть… Нервной системой, короче.
Простукав молоточком колени, Мендоза заставил ее проделать весь комплекс дурацких упражнений: развести руки, закрыть глаза и коснуться кончика носа, потом водить зрачками из стороны в сторону, следя за его пальцем. Не выразив на сей раз явного одобрения, вновь взялся за молоток и принялся выводить на ее спине и руках колдовские каракули. Долго приглядывался к порозовевшим следам, щупал печень и щитовидную железу.
— В общем, в пределах нормы, — изрек, наконец, приговор. — И я не вижу причин долее удерживать вас в этих стенах, донна. Можете одеваться.
— Спасибо, доктор. — Шагнув за ширму, она застегнула кружевной лифчик. — Значит, мне можно домой?
— Полагаю, что так. Я подготовлю все необходимые документы. И все же что-то меня беспокоит! Не могу понять, что именно, но определенно беспокоит…
— Отдаленные последствия? Галлюциногенная токсичность препарата оказалась значительно выше, чем я предполагала.