Собрание сочинений в 10 томах. Том 6. Сны фараона

Парнов Еремей Иудович

Нет нужды и далее варьировать математическими символами. Задача не только неблагодарная, но и бессмысленная, ибо, покрыв всю доску, Эрик Ли безжалостно перемещал ее вверх, храня в памяти нарисованное, и продолжал наносить свои каббалистические иероглифы, пока вновь не добирался до нижнего края. Затем вся операция, сопровождаемая нечленораздельным ворчанием, повторялась.

Среди всех физиков планеты, пожалуй, можно было бы назвать двух или трех, способных уследить за полетом его мысли. То ли судьба так распорядилась, то ли от отца англичанина и матери маори Эрику достался уникальный генный набор, но ему действительно не было равных. В два с половиной года он научился играть в шахматы, в пять — овладел школьным курсом

математических дисциплин, в одиннадцать — поступил на физический факультет Веллингтонского университета, в пятнадцать — получил степень доктора философии. Ровесник своих студентов, профессор Ли пользовался непререкаемым авторитетом не только в научных кругах, но и в молодежной среде. Автор монографий «Теория струн в структуре Вселенной» и «Математическая модель вакуума», переведенных на все основные языки, ухитрился стать еще и чемпионом мира по покеру, что снискало ему несравненно большую славу. Встретившись однажды за шахматной доской с Гарри Каспаровым, гениальный вундеркинд проиграл три партии подряд. Однако на следующий год ему удалось уговорить чемпиона мира сразиться с компьютером, программу для которого написал сам Эрик. Результат оказался прямо противоположным: лишь одну партию Каспарову удалось свести к пату. «Я найду способ одолеть этого робота, — пообещал он, — хотя в дальней перспективе шансы человека невелики». К счастью для шахматистов, профессор Ли слишком был занят другими задачами. Столкнувшись с непреодолимыми трудностями в классическом примере пространственной инверсии и обращения времени, он забросил не только шахматы, но и карты. Не без сожаления надо признать. Покер, который давал в студенческие годы солидную прибавку к стипендии — журналы недурно платили за хитроумные комбинации, — превратился со временем в единственное средство разрядки.

Нельзя сказать, что идея, сулившая изящный выход из тупика, родилась совершенно спонтанно. Он давно подозревал, что в физике частиц Р- и С-инвариантности не имеют места в отдельности друг от друга, но все никак не решался подключить к ним время, инвариантность Т. У вязать воедино обратимость направлений пространства и знака электрического заряда со стрелой времени. А ведь еще Ричард Фейнман прозорливо изрек, что электрон — это позитрон, летящий из будущего в прошлое. Здесь угадывался тот же глубинный смысл, что и в парадоксе Уиллера: «Все электроны Вселенной — это один-единственный электрон в запутанном клубке мировых линий».

По зрелому размышлению — формулы на доске множились в заданном темпе — Эрик вынужден был признать, что ключевым моментом в решении стала вчерашняя встреча с Брюсом Хейджберном, напрочь позабытым однокашником по прозвищу «Киви». Только оно и помогло вспомнить долговязого студента, одержимого идеей искусственного разведения этих замечательных птиц, прославивших Новую Зеландию, но, увы, не способных к полету.

Вначале Ли не узнал Хейджберна, но ничуть не удивился тому, что тот его знает и помнит. Вряд ли можно забыть мальчишку, который сидит рядом с тобой на лекциях по квантовой механике. Казалось бы, впору из рогатки стрелять, а он наизусть сечет табличные интегралы. Про внешность и говорить не приходится: яркие, как сердцевина ромашки, пятна веснушек и смоляной отблеск полинезийских волос. Курьез и гордость Aima mater!

Хейджберн явился без звонка и повел себя так, словно они расстались только вчера. Это хоть как-то можно было понять, если бы их связывала давняя дружба или общие интересы. Отнюдь. Ли по крайней мере на семь лет был моложе самого юного первокурсника. Его не брали на спортивные состязания, он не принимал участия в пирушках, не флиртовал с девицами, не употреблял алкоголя и не курил «травку», вообще не курил. Чтобы примкнуть к какой-нибудь теплой компании, одного покера было мало. Неудивительно поэтому, что Эрик ни с кем особенно не сблизился и скоро позабыл лица коллег. Именно

лица, но не имена! Имена и номера телефонов он запоминал сразу и навсегда. Стоило Хейджберну назвать себя, как все стало на свои места.

— Привет, старина! — улыбаясь во всю ширь, он переступил порог коттеджа на Мэннерс-стрит, где в компании кота Каунта и хамелеона Пью обитал Ли. — Ты, как всегда, витаешь в облаках? Сделай одолжение, спустись на минуту на грешную землю. Помнишь меня?

— Разумеется, — Эрик поспешно подался в сторону и сделал приглашающий жест. — Прошу вас, входите.

Конечно, он не помнил этого высокого жизнерадостного здоровяка в синем блейзере и узкополой клетчатой шляпе, но состроил радостную физиономию, прикидывая, сколько времени отнимет непрошеный визитер.

— Какие церемонии! Бьюсь об заклад, что не узнал!

— Почему же… Вот только имя, простите.

— Брюс Хейджберн. Бродяга Брюс!

— Ах, Хейджберн! Ну, ясно, Хейджберн… «Киви»?

— Верно, — растрогался гость, раскрывая объятия.

Но Ли осторожно уклонился и, словно указуя путь в либиринте, первым прошел в холл.

— Аскет! — Хейджберн оглядел скудно обставленное помещение, где, кроме камина с латунным экраном и двух компьютеров, не было ничего сколь-нибудь примечательного. — Что ж, ты остался верен себе. Это еще кто такой?! — он уставился на глазастое страшилище, висевшее вниз головой на оконном карнизе. Вращая в разные стороны огромными глазищами, маленький монстр, ловко выстрелив языком, словил на лету какую-то мошку.

— Мой верный Пью. Кра-а-савец!

Полюбовавшись чавкающим хамелеоном, Хейджберн перевел взгляд на хозяина. Эрик Ли почти не изменился за эти годы: короткая стрижка, непокорный хохолок на макушке и неизменная рубашка в клетку. Разве что вытянулся изрядно и нарастил кадык. Что ж, именно из таких и вылупливаются нобелевские лауреаты.

— Ты по-прежнему в университете?

— А ты… что поделываешь? — кивнул Эрик.

— Так, конструирую кое-какие штучки… Нет, физику я не бросил. Напротив, она меня здорово выручает. Зато с математикой, как и прежде, не в ладах. По этой причине я и решился побеспокоить тебя. Помоги, Эрик.

— Ты думаешь, я сумею?

— Если не ты, то я уж и не знаю…

— Ты льстишь мне, Брюс. Притом я мало чего смыслю в технике.

— И не нужно. Основная загвоздка в теории.

— Что за прибор? — Эрик Ли водрузил на мольберт грифельную доску.

— Не в приборе суть, — поморщился Хейджберн. — Предположим, что это «черный ящик», излучающий на выходе широкий спектр частот. Каждая представляет собой бесконечную синусоидальную волну. Амплитуды и фазы этих волн находятся в таком соотношении, что при суммировании все волны гасят друг друга, за исключением малой доли секунды, равной продолжительности сигнала на входе… Ты следишь за моей мыслью?

— Пока все понятно, только в чем суть проблемы?

— Суть в том, что мне нужен фильтр, пропускающий только одну частоту и поглощающий все остальные.

— Не вижу препятствий.

— Я тоже, но прибор почему-то не работает.

— А как он должен работать?

Хейджберн вооружился осколком грифеля.

— Узкая полоса, прошедшая через фильтр, описывается бесконечной синусоидальной волной. Так?.. Поэтому поглощенная часть спектра теперь уже не сможет погасить прошедшую волну и…

— Насколько я понял, ты произвел фурье — разложение волны возбуждения? — постукивая грифелем, Ли изобразил математический ряд. — Так можно исследовать любую изменяющуюся во времени величину. На каких частотах ты хочешь работать?

— Точно не знаю. На разных.

— Мне плевать на твой, как я понимаю, секретный прибор. Пусть будет «черный ящик». Но я должен знать, чего ты хочешь. Какая полоса частот тебе нужна?

— Осцилляции вакуума, допустим.

— Ничего себе! — заинтересовался, наконец, Эрик. — И кто твой заказчик?