«Нет лет…» —вот что кузнечики стрекочут нам в ответна наши страхи постареньяи пьют росу до исступленья,вися на стеблях на весус алмазинками на носу,и каждый — крохотный зелененький поэт.«Нет лет…» —вот что звенит,как будто пригоршня монет,в кармане космоса дырявом горсть планет,вот что гремят, не унывая,все недобитые трамваи,вот что ребячий прутик пишет на песке,вот что, как синяя пружиночка,чуть-чуть настукивает жилочкау засыпающей любимой на виске.Нет лет.Мы все, впадая сдуру в стадность,себе придумываем старость,но что за жизнь, когда она – самозапрет?Копни любого старикаи в нем найдешь озорника,а женщины немолодые —все это девочки седые.Их седина чиста, как яблоневый цвет.Нет лет.Есть только чудные и страшные мгновенья.Не надо нас делить на поколенья.Всепоколенийность — вот гениев секрет.Уронен Пушкиным дуэльный пистолет,а дым из дула смерть не выдула и Пушкина не выдала,не разрешив ни умереть, ни постареть.Нет лет.А как нам быть, негениальным,но все-таки многострадальным,чтобы из шкафа, неодет,с угрюмым грохотом обвальным,грозя оскалом тривиальным,не выпал собственный скелет?Любить.Быть вечным во мгновении.Все те, кто любят, — это гении.Нет летдля всех Ромео и Джульетт.В любви полмига — полстолетия.Полюбите —
не постареете —вот всех зелененьких кузнечиков совет.Есть весть,и не плохая, а благая,что существует жизнь другая,но я смеюсь, предполагая,что сотня жизней не в другой, а в этой есть,и можно сотни раз отцвестьи вновь расцвесть.Нет лет.Не сплю, хотя давно погас в квартире свети лишь наскрипывает дряхлый табурет:«Нетлет…нетлет…»Станция Зима, 18 июля 1992
Монолог чучела
Когда мое чучело жгли милосердные братья-писатели,слава Богу еще, не пыряя в живот перочинным ножом,на меня они зря полбутылки бензина истратили,потому что давно сам собой я сожжен.Я, вдыхая дерьмо человечье,не слишком ароматическое,охранял в огородишке, рядом с уборной, редиску и лук.Я торчал слишком долго, как чучело романтическое,мир стараясь обнять неуклюже распялками рук.Был набит я соломой. Я не замечал, как меняетсяжизнь вокруг и как нагличают воробьи.Я сгорел в наказанье за быструю воспламеняемостьи в политике, и в любви.Уцелел только остов обугленный, дымом окутанный,но огонь моих рук не сумел до конца обломать.Я в золе от себя самого догорал и сожженными культямивсе хотел обнимать, обнимать, обнимать…И когда, дожигая меня, чиркнуть спичкой собратьям приспичило,я услышал завистливый, злой шепоток палача:«Ишь чего захотело ты, чучело, ишь ты, чумичило…Ты себя возвеличило слишком, над редькой и репой торча…»И я вспыхнул последним, предсмертно синеющим пламенем,как горящий пожарник, который себя не сберег от огня.Все мои ордена, словно пуговицы, расплавило.Если СССР погорел, почему бы не сжечь и меня?И когда шовинюги еще доплеснули бензина на чучелои ноздрями запел сладострастно генштабовский соловей,необъятная дворничиха — женщина чуткаяподметала мой пепел метлой задушевной своей.А все дамочки сладенькие и все мальчики гаденькиенаблюдали за судорогами последних гримас лица,и подлили в огонь соратники — благородные шестидесятникина прощание мас-ли-ца.Что там на пепелище ты, любимая, ищешь —может быть, мое сердце, уцелевшее после всего?Видно, что-то в нем было, если сердце любило,и оно не забыло, как любили его.1992
Генштабовский соловей – меткое прозвище Александра Проханова, лившего бензин на мое довольно симпатичное чучело.
Прохановскую бы энергию да в мирных целях!
Прощание с красным флагом
Прощай, наш красный флаг, — с Кремля ты сполз не так,как поднимался ты — пробито, гордо, ловко,под наше «так-растак» на тлеющий рейхстаг,хотя шла и тогда вокруг древка мухлевка.Прощай, наш красный флаг. Ты был нам брат и враг.Ты был дружком в окопе, надеждой всей Европы,но красной ширмой ты загородил ГУЛАГи стольких бедолаг в тюремной драной робе.Прощай, наш красный флаг. Ты отдохни, приляг.А мы помянем всех, кто из могил не встанут.Обманутых ты вел на бойню, на помол.Но и тебя помянут — ты был и сам обманут.Прощай, наш красный флаг. Ты не принес нам благ.Ты – с кровью, и тебя мы с кровью отдираем.Вот почему сейчасне выдрать слез из глаз,так больно по зрачкамхлестнул ты алым краем.Прощай, наш красный флаг. К свободе первый шагмы сделали в сердцах по собственному флагуи по самим себе, озлобленным в борьбе.Не растоптать бы вновь «очкарика» Живагу.Прощай, наш красный флаг. Смотри, наш триколор,чтоб шулера знамен тобой не мухленули!Неужто и тебе такой же приговор —чужие и свои, шелк выжравшие пули?Прощай, наш красный флаг… С наивных детских летиграли в красных мы и белых больно били.Мы родились в стране, которой больше нет,но в Атлантиде той мы были, мы любили.Лежит наш красный флаг в Измайлове врастяг.За доллары его «толкают» наудачу.Я Зимнего не брал. Не штурмовал рейхстаг.Я – не из «коммуняк». Но глажу флаг и плачу.Иркутск, 22 июля 1992
Наша свобода
Свобода наша — недоносок.Среди озлобленной резнией опереться бы на посохкрестьянской мудрости Руси.Свобода наша – враг свободыи неспособна на любовь.За все униженные годынам униженьем платит вновь.Свобода-пьяница, калика,то врет, а то не вяжет лыка,а может, сбитой с панталыку,ей просто нечего сказать?И вместо девственного ликаона показывает зад.Хочу свободы — не разбродаи для себя, и для народа,чтоб не была свободе одаопять с трагическим концом.Да и свобода ли — свободас нечеловеческим лицом?1992
1993
Звонок на калитке
Сам по себе зазвонил мой звонок.То ли соскучился, то ли промок,то ли в грозу испугался под громбез человеческих пальцев на нем.Я заворочался, встал наконец.Может быть, ждет за калиткой отец,вдруг в одночасье собравшийся к намв шляпе с глазами грозы по краям.Прыгнул я в молнии прямо с крыльца,только я обнял грозу – не отца.Но и гроза, грохоча под хмельком,пахла его папиросным дымком.Снова прилег, но звонок зазвонил.Мне он сонливости не извинили, дребезжа, дребезжа, дребезжа,всаживал в каждое ухо ежа.Может, явились из разных семейвсе мои пятеро сыновей.Их нерожденную крошку сеструливень баюкал в руках на ветру.Дети, отец ваш – дитя по уму.Вы принесли бы игрушек ему.И не пытайте, как дальше вам жить.Стыдно, но нечего вам предложить.Боже, какие сегодня звонки!Звуки их ввинчиваются в позвонки.Может, стоят, безнадежно звоня,женщины все, что любили меня.Может, умершие корешадавят на кнопку, на помощь спеша,чтобы не вздумал я даже в тоскевзглядом выискивать крюк в потолке.Может, предавшие невзначайночью напрашиваются на чай,а из карманов бутылки блестят —лжепримирительный русский наш яд.Может, стоишь за калиткою ты,вся – из волнения и красоты,будто бы молнией, как на холсте,ты нарисована на темноте.Сам по себе зазвонил мой звонок.Значит, от смерти еще я далек,если с дворнягой наперегонкивсе же кидаюсь на эти звонки.1993
Полуэмиграция
Сам себе чужой и на чужбине,всосанный в совсем чужую ночь,будто бы на Родине убили,ну а тело выкинули прочь.И мое живое еле тело,не надеясь даже на авось,то куда-то небом полетело,то землей опять поволоклось.Неужели я не тот, что прежде,полуэмигрировавший отчувства отвращения к надежде,выкинувшей столь бесплодный плод?Стал глаза я прятать, как побитый,чтоб их не склевало воронье.Армия, разбитая победой, —это поколение мое.Пятая волна – начало моря,но куда ты гонишь нас, куда,полуэмиграция от горя,разочарованья и стыда?Я от счастья этакого тронусь.Счастья вариации лишь две —либо здесь, в Америке, «Макдональдс»,либо возле Пушкина в Москве.Родины на Родине все меньше.Видеть ее хочут в кабакечем-то вроде православной гейши,но зажатой в царском кулаке.Цирковые русские медведивоют – их тоскою извело.Родина из Родины уедет,если все уедут из нее.Без нее такая пустотелостьи дурные мысли по пятам.Ишь чего мне в жизни захотелось —понятым быть сразу здесь и там.Но в России каждый огуречикс неотлипшей нежною землей —это как родимый человечек,и любым пупырышком – он свой.Но в России Ясная Поляна —потому в любом чужом краюя ее вовек не брошу, я настолькие соблазны наплюю.Родину мы все-таки не сдали,столькие надежды погребя.Незаметно Родиной мы стали.Как же нам уехать из себя?Октябрь 1993
«Когда стихотворенье заперто…»
Когда стихотворенье заперто.в себе зазнавшемся само,то от живого шума, запахаоно позорно спасено.А я люблю стихотворения,когда они, с ума сходя,похожи на столпотворения,на пляску снега и дождя.А я люблю стихотворения,где в золотящемся тазубагряно булькают варения,всосав случайно стрекозу.Когда стихи идут, как женщины,весь шар земной дрожмя дрожит,и то, что жизнь она божественна,сомнению не подлежит.Но лучше начерно и набелописать себя, писать судьбу.Люблю Бориса Чичибабиназа рукопись Руси на лбу.Мне Чичибабин – это Родина,последний нонешний святой,и смотрят глыбко и колодезноего глаза с живой водой.Люблю я пьющих полной чашеюотравленное бытие,когда поэт – он величайшеестихотворение свое.Октябрь 1993
Рикошет
Панк приехал в Москву с Пикадиллив шортах, смахивающих на трусы,счастлив, что на него походилипанки здешние «made на Руси».Новобранчески розовеясвоей бритой башкой по Москве,он восторженно у Мавзолеятряс дикарским колечком в ноздре.Гужевался он в Сивцевом Вражкеи помарихуанил слегкав мятой красноармейской фуражке,завернувшийся в знамя полка.Накупил деревянных матрешек,Горбачевых и ельциных он,но ума не купил ни на грошики не понял, кто чем начинен.Что усек он из наших болячек,на тусовку сюда прилетя,их пристойных парламентских драчекизбалованное дитя?Гладкой голенькой головоюне допер – где добро, а где зло,когда что-то, кажись, броневоепочему-то вокруг поползло.От приказа не охнул, не ахнулперед здешним парламентом танк,ну а взял и по-свойски бабахнул —чуть не грохнулся в обморок панк.По Советам шмальнув по-советски,словно возле банановых пальм,парень в танке прищелкнул по-детскиязыком пересохшим: «Попал!»И «Калашниковы» перегрелись,как на жарких перинах у вдов,показав человечеству прелестьпереходных периодов.И взволнованный Запад – сторонникнаших сказочных перемен,позабыв про Сильвестра Сталлоне,сердобольно припал к CNN.Этот панк из капстранных балбесовсо звездой на солдатском ремнене читал, к сожалению, «Бесов» —книги-гида по нашей стране.«Бесы разны» кружатся ордоюи, пророча ГУЛАГ и погром,женят свастику с красной звездою,серп и молот с двуглавым орлом.Сводят счеты былые партийцы,вовлекая мальчишек зазря.Прут вчерашние цареубийцывместе с требующими царя.И под выстрелами не труся,машут флагами в мини-войнеразнесчастные наши бабусии на той, и другой стороне.Панк шмурыгал, но робко, несильно,и глядел оглушенно вослед,когда мимо проплыли носилкис мертвой девушкой его лет.И на выцветших джинсах девчушки,окровавленных не к добру,так прощально глядели веснушкисквозь осколочную дыру.Не была она на баррикаде.Просто выглянула в окно,и убили случайно, не глядя…Рикошету всегда все равно.И в сережках девчоночьих пареньвсе смотрел той девчушке вослед,той же пулей случайно ударен.Вся история – рикошет.Та, убившая девушку пуля,сердце вдруг зацепила за крайтак, что матушка в Ливерпулеуронила свой яблочный пай.И как лондонская сиротинка,притулилась в кровавой игрето ль слезинка, а то ли соплинкана колечике в левой ноздре…Октябрь 1993
Трассовочки
По Сибири вдоль саранок —«МАЗов» дальний перегон,а от банок-иностранокжестяной страшенный звон.Банки с фантой, банки с пепсиедут к нам, как жители,и бренчат чужие песни —оккупанты жидкие.Как дурная опереттато, что дюжий самосвалбутылюги с «Амаретто»себе в кузов насовал.Мы рехнулись, опупели?Мы не сеем, не куем —только пере-, только пере-,только перепродаем.Лишь одна своя продукциявдоль дорог —треугольнички продутыемежду ног.И всегда на изготовочку,напоказбезтрусовочки-трассовочки,гейши трасс.Эти гейши рвутся в раллихоть на край земли,лишь бы только подобрали,подвезли.Их мордуют обозленныепятернисексуально образованнойшоферни.Вот у трассы две трассовочкистоят.Просят каши их кроссовочки,скулят.Вы, зиминочка, ангарочка,куда,как два блеклые огарочкастыда?Между городом Ангарскоми Зимойвы забыты государствоми собой.Вы и в цыпках, и укусахкомаровлечь готовы — ну хоть в кузов,ну хоть в ров.Вы — обочинные статуис мини-юбками в репьях,наши сироты хвостатые —хвосты на головах.Сколько было нами сваленостатуй Ленина и Сталина,но за что у этих трассбеспощадно валят вас?!Там, где предки кандаламигромыхали по камням,как подбитыми крыламис криком машете вы нам.Ничего-то мы не понялии в позорнейшей пылиждем Америки, Японии —лишь бы только подвезли.Эх, трассовочки бусыесреди нищих и калек…Неужели ты, Россия,на обочине навек?Июль 1993
Лоскутное одеяло
По лоскутку, по лоскуткунам сочиняла бабка одеяло,и до сих пор я помню ласку ту,которой одеяло одаряло.Алели лоскутки, как угольки,и золотели, как медвежьи очи,синели, словно в поле васильки,или чернели, как лохмотья ночи.В Сибирь попав не как метеорит,я был и сам в зиминских закуточкахот вьюг лоскутной радугой укрыт,и сам, как лоскуточек — весь в цветочек.По лоскутку, по лоскуткукогда-то собирали мы Россию,сшивая в мощь лоскутную тоскуи в силищу — лоскутное бессилье.Лжеидеалы разодрали нас,и беспощадно, словно одеяло,над родиной бессмысленно глумясь,мы раздираем наши идеалы.И над опять разодранной страной,как вновь до Калиты, вновь на распутье,лишь пепел погорельщины сплошной —знамен и судеб жалкие лоскутья.Не снизойдет спасенье из Москвы —оно взойдет по Вологдам, Иркутскам.Спасенье будет медленным, лоскутным,но прирастут друг к другу лоскуты.Империя, прощай! Россия, здравствуй!Россия, властвуй — только над собой.Как одеяло бабки среди распрейукрой детей с лоскутною судьбой.Я так хочу под пенье поддувалаприжаться к бабкиному локотку,чтобы она Россию вновь сшивалапо лоскутку, по лоскутку.Станция Зима, 1993
