Я видел, как на Командорах,от страсти вздыбленно дрожа,с морской сольцой в ноздрях матерых морж нападает на моржа.Любовь уже не шуры-муры,когда струится кровь с боков,когда пропарывают шкурыкривые молнии клыков.Лишь сила здесь без правил правит.Детьми моржи не дорожат,не замечая то, как давятпищащих жалобно моржат.Кровавы камни-голыши,и потому на Командорахморжат, раздавленных в раздорах,прозвали так: «давленыши».Политика — игра без правил.Кто — и в длину и ширину —так по краям всю окровавилеще вчера одну страну?Политики, держа осанку,на лежбищах замшелой лжиза власть дерутся, как за самкус усами ржавыми моржи.Но под имперскими развалинамисвоих заносчивых идейнеужто бросим мы раздавленнымиживых людей?Ну как нам с этим примиритьсявсем нашим генам
вопреки,что больше русский с украинцемне земляки?!Неужто все мы впали в бешенствои гонор стал важней стыда?Давленыш — это каждый беженец.Все – беженцы, да вот куда?Когда мы в тех, кого любили,готовы всаживать ножи, о наших детях мы забыли…За что они — давленыши?Закончились о братстве сказки.Наш бывший сказочник — палач.Но по-грузински и абхазскиплач — это плач.Средневековое безумьеразносит колыбели вдрызг,и в Карабахе, и в Сухумидавленышей прощальный писк.И вновь на улицах России,тихонько сжав свои гроши,вновь бабушки — седым-седыедавленыши.Неужто, Родина, уронишьты честь своих детей?Кто я такой?Я сам – давленышистории твоей.1993
Гимн России
(на музыку Глинки)
Будь, Россия, навсегда Россиейи не плачь, припав к другим на грудь.Будь свободной, гордой и красивой.Если нас не будет, будь!Родились мы в стране самой снежной,но зато в самой нежной стране,не безгрешной, правда, но безбрежной,с русской песней наравне.Разве совесть в лагерной могиле?Будут жить и мужество, и честь.Для того, чтоб счастливы мы были,все у нас в России есть.Россияне, все вместе мы сила.Врозь нас просто с планеты стряхнуть.Да хранит Господь тебя, Россия.Если нас не будет, будь!1993
«Подлипалы» Ельцина, у которого это стихотворение лежало на столе, нашептывали ему: «Что это за вопрос – «разве совесть в лагерной могиле?» Наша совесть в Кремле, и это вы – Борис Николаевич!» Несмотря на все мои просьбы, песню не записали с музыкой, чтобы хотя бы послушать и понять – как звучат слова. Еще бы! Ведь председателем жюри конкурса был С. Михалков. Единственный раз песня была исполнена – детским хором в Иркутске на моем концерте. Успех был ошеломляющий. Но на это наплевали.
Шестидесятники
Р. Рождественскому
Кто были мы, шестидесятники?На гребне вала пенногов двадцатом веке, как десантникииз двадцать первого.И мы без лестниц и без робостина штурм отчаянно полезли,вернув отобранный при обыскехрустальный башмачок поэзии.Давая звонкие пощечины,чтобы не дрых он, современнику,мы прорубили зарешеченноеокно в Европу и Америку.Мы для кого-то были модными,кого-то славой мы обидели,но вас мы сделали свободными,завистливые оскорбители.Пугали наши вкусы, склонностии что мы слишком забываемся,а мы не умерли от скромностии умирать не собираемся.Пускай шипят, что мы бездарные,продажные и лицемерные,но все равно мы легендарные,оплеванные, но бессмертные!24 июня 1993
P. S. Когда Роберт Рождественский, с которым у меня были сложные отношения, заболел, мы сдружились снова, и я посвятил Роберту эти стихи, успев прочитать их ему.
Попытка переписывания
То, что кровью написано, не стоит потом переписывать набело.Никому еще это не помогло.Я – последний поэт коммунизма, которого не былои, наверное, быть не могло.1993
P.S. А все-таки иногда переписывать надо, не «становясь на горло собственной песне», а высвобождая собственный голос. Так я, например, счастлив, что успел поправить «Братскую ГЭС», «Казанский университет» и некоторые другие стихи.
1994
Храп
Мой сосед по купе концертирует храпом —лучше был бы он шулером, шлепая картами с крапом,но губищами шлепает он, завывает ноздрями все пуще,первобытно дремучими, как Беловежская Пуща.Я не вижу лица, но лицо перешло на затылок,а затылок бугрист, словно кладбище тысяч бутылок.Боже мой, сколько дряни мы в жизни с тобой наглотались,из системы в систему покорный скиталец, неандерталец.Ты проглатывал все,что пихала история в глоткуДемократию ты проглотил, как селедку под водку.В коммунизме храпел,а сегодня храпишь в недоносочном,в нашем жалком, потемкинском капитализме киосочном.И тобой из тебя разве выдавлен раб?Если что-то и выдавлено, — только храп.С натуры в купе. Москва – Брянск, 1994
Случай в барнАУльской гостинице
Водочка была посольская,а девчоночка усольская,и почти крутая — крутенькая,а сама — потоньше прутика.Ей когда-то пособилипокатиться по Сибиривдоль по рельсовой тропе,словно перекати-п…И несла сквозь мат, насмешки,плача лишь исподтишка,словно мамины пельмешки,два младенческих ушка.Стала пить, дуреха.К маме бы ей,а она дымила «мальбориной».Ее в «люксе» в Барнаулетри амбала долбанули,как бутылку на троих,а один попался псих.Он, бугай, противно зырящий,заграбастал грудь: «Мое!»и хотел приватизироватьвсю — до родинки — ее.Среди номера изгаженноговстал угрюмо: «Не отдам!»И рванул в упор из газовогопистолета по мордам.Разрыдались капитальноморды, — может, в первый раз.Сделал их сентиментальнымилишь слезоточивый газ.Разрыдалась и дежурнаяпод китайцем-торгашом.Позабыв белье ажурное,выскочила нагишоми на целый Барнаул завопила: «Караул!»Плакал кто-то вроде немца —иностранный гражданин.Два чеченца — в полотенцаи в подушку — армянин.И у дурня-мафиозы,что пальнул так сгоряча,лились фирменные слезыАлексей Максимыча.Где наука слезоведчества?Жаль, что нет ее у нас.Редкий случай в человечестве —слезы общие из глаз.Лишь девчоночке усольской —сиротинке комсомольскойтратить слезы было лень —берегла на черный день.1994
Невыливашка
Выжил я,как неваляшка,а не починить лица.Где моя невыливашка —первая чернильница?Чуть мерцало в ней на донышкелиловатостью глазкаломоносовское солнышкородного языка.Провода рвала метелица,а фарфоровое тельцев родинках веселых кляксосвещало целый класс.Школа в городе Зимасамая начальная,а у снега белизнасанная, кочанная.Помню, шла училка пения —Тая, комсомолочка, —аж сквозь стены била пеннаязолотая смолочка.Мы над партами коленкамине наторкались,за косички чьи-то с ленточкамине надергались.Школа в городе Зима,твой звонок сломался.Нынче мусор и золаздесь, на Карла Маркса.Как во время войны,потерялись три стены,крыша, двери, парты.Ото всей большой страны —только клочья карты.Где из гипса пионер,Аленушка на пёнышке?Школу, как СССР,увели по бревнышку.Лишь всего одна стена,выходящая в наш двор,глазом выбитым окнана меня глядит в упор.В этот глаз, в этот лазя выпрыгивал не раз.Непутевый и путевыйпрыгнешь — хоть пляши, хоть пой,хоть с губы, такой бедовойцелый мир засыпь кедровойразмедовой скорлупой!В этот глаз, в этот лазпогляжу на прежних нас.В детство проберусь ползкомхоть одним глазком!Все, что было, снесено,но до нынешнего дняживо школьное окно,выходящее в меня.Я в соплях. Я тощий шкет.Я, как чистый лист, —то ли вор, то ли поэт,то ли футболист.Мы кусаем промокашки.Очень хочется нам есть,но суем в невыливашкиперья «86».Не одна у нас Россия —целый СССР.Лишь бы Гитлера разбили —сразу сало будет всем!Вы смеетесь? Воля ваша…Ни в какую нашу грязьпамять, как невыливашка,не сдалась, не пролилась.Мы не ищем счастья в сале —это ведь холестерин,а свои несчастья самимы умело мастерим.Как в сугробищах, в стыдобищахвся страна, но на уроксозывает,как воробушек, вновь порхающий звонок.Вновь я там —худей опенышка,чистая рубашечка,а в руках богатство — перышкои невыливашечка!Станция Зима, июнь 1994
Стыды
Вся страна сейчас в угоне,как в блатных руках такси.От стыда к стыду другому —вся история Руси.Как Россия подзастряла —ни туды и ни сюды.Вместо стройматериала —лишь стыды, стыды, стыды.Стыд похмельно держит скипетр —он на троне не седок,и его, наверно, скинетловкий новенький стыдок.Русский выбор – выбор междудвух тарелок тухлых шей,между большей или меньшей,но опять стыдобищей.Жизнь – нища или шикарна,обесстыженная вся.От стыда вся наша картатак и съеживается.И в остатные денечкивесь в стыдобе, как в пыли,притулюсь я на кусочкеволодимирской земли.Помирать в стыде обидно.Стыд – он делу не венец.Но когда не станет стыдно,лишь тогда нам всем конец.Апрель 1994
«Смысл жизни шлепнулся под стол…»
Смысл жизни шлепнулся под стол.Стал горизонт неинтересен.И как из жизни смысл ушел,ушла мелодия из песен.Беспесенно в распаде, а?И, матерщиной умиляя,праправнучка Распутиназовет Россию в Гималаи.И в сей разнузданный момент,когда не рык, а ик на троне,американский президентиграет нам на саксофоне…6 августа 1994