Собрание сочинений
Шрифт:
Я ответил, что мне бы этого очень хотелось, но, к сожалению, я вполне уверен, что в другой раз у меня не выйдет.
— Иными словами, вы не вольны обсуждать переброску войск, — сказала Эсме. Она не сделала попытки отойти от стола.
Напротив, одной ногой заступила за другую и, глядя вниз, выровняла туфли. Хорошенький трюк — на ней были белые носочки, и ноги ее и лодыжки смотрелись красиво. — Не желаете ли, чтобы я вам писала? — спросила она, порозовев. — Я пишу до крайности членораздельные письма для своего…
— Мне бы очень хотелось. — Я достал карандаш, бумагу и записал свое имя, звание, воинский номер и номер полевой почты.
— Я первой вам напишу, — сказала она, забирая у меня листок, — чтобы избавить вас от компроментяции. — Адрес она положила в карман платья. — До свидания, —
Я заказал еще чайник чаю и сидел, наблюдая за ними обоими, пока они вместе с затравленной мисс Мегли не встали. Вел их к выходу Чарлз — трагически хромая, будто одна нога у него короче другой на несколько дюймов. На меня он и не взглянул. За ним шла мисс Мегли, за ней — Эсме, и она мне помахала. Я помахал в ответ, чуть привстав со стула. По-моему, странно трогательный миг.
Не прошло и минуты, как Эсме вернулась в чайную, за рукав бушлатика волоча за собой Чарлза.
— Чарлз желал бы поцеловать вас на прощанье, — сказала она.
Я немедленно отставил чашку и сказал, что это очень приятно, однако уверенали она?
— Да, — ответила Эсме как-то угрюмо. Она отпустила рукав Чарлза и довольно энергично подтолкнула брата ко мне. Он шагнул вперед, личико яростное, и громко и влажно чмокнул меня под правое ухо. Пережив такое испытание, нацелился прямиком к двери и менее сентиментальному образу жизни, но я поймал его за хлястик бушлата и спросил, не отпуская:
— Что одна стена сказала другой?
Лицо его осветилось.
— До встречи на углу! — проверещал он и пулей вылетел из чайной, вероятно — в истерическом припадке.
Эсме же вновь осталась стоять, скрестив лодыжки.
— Вы совершенно уверены, что не забудете написать для меня рассказ? — спросила она. — Не обязательно исключительнодля меня. Можно…
Я ответил, что у меня нет совершенно никакой возможности такое забыть. Сказал, что никогда ни для когорассказов не писал, но, похоже, самое время начать.
Она кивнула.
— Сделайте его до крайности скверным и душераздирающим, — предложила она. — Вы вообще знакомы со скверной?
Я ответил, что не вполне, однако со временем знакомлюсь с ней — в том или ином виде — все лучше и все свои силы приложу к тому, чтобы соответствовать требованиям моей собеседницы. Мы опять пожали руки.
— Какая жалость, что мы с вами не встретились при менее смягчающих обстоятельствах, не так ли?
Я ответил, что да, определенно, ответил я, — жалость.
— До свидания, — сказала Эсме. — Надеюсь, вы вернетесь с войны со всеми талантами в целости.
Я поблагодарил ее и сказал еще пару слов, а потом она вышла из чайной, и я смотрел ей вслед. Уходила она медленно, задумчиво и на ходу щупала кончики волос — высохли или нет.
Далее следует скверная — или душераздирающая — часть рассказа, и декорации меняются. Персонажи меняются тоже. Я еще тут, но впредь по причинам, кои не волен раскрывать, замаскирован столь хитро, что даже проницательнейший читатель меня не узнает.
Половина одиннадцатого вечера, Гауфурт, Бавария, несколько недель спустя после Дня победы в Европе. [76] Штаб-сержант X находился у себя в комнате на втором этаже гражданского дома, куда с девятью другими американскими военнослужащими был определен на постой еще до перемирия. Он сидел на складном деревянном стуле за небольшим и неприбранным письменным столом, на столе открытым лежал заморский роман в бумажной обложке, и X его с большим трудом читал. Не роман был труден — трудно было ему. Обычно те, кто жил на первом этаже, первыми расхватывали книги, каждый месяц присылавшиеся Службой организации досуга войск, но X доставалось то, что он выбрал бы и сам. Однако за войну молодой человек не сумел сохранить все таланты в целости и уже больше часа трижды перечитывал каждый абзац, а теперь так же поступал и с отдельными фразами. Неожиданно он захлопнул книгу, не заложив страницу. Рукой прикрыл на миг глаза от резкого, многоваттного света голой лампочки над столом.
76
День
Взял из пачки на столе сигарету и прикурил — пальцы его мягко и беспрестанно терлись друг о друга. X чуть откинулся на спинку стула и затянулся, не ощущая вкуса. Он курил без перерыва уже много недель. Десны его кровоточили, стоило хоть чуточку нажать языком, и он редко прекращал эти свои эксперименты — так он порой забавлялся часами. Какой-то миг он просто посидел, куря и экспериментируя. Затем вдруг ему показалось, что знакомо и, как обычно, без предупреждения рассудок его съехал с места и подрагивает на краю, будто незакрепленный чемодан на багажной полке. X быстро сделал то, что в эти последние недели помогало ему все исправить: плотно прижал ладони к вискам. Сжав голову, немного посидел. Пора подстричься, вымыть волосы. Он мыл их раза три-четыре за те две недели, что провел в госпитале во Франкфорте-на-Майне, но на долгой пыльной дороге обратно в Гауфурт они опять испачкались. Капрал Z, заехавший за ним в госпиталь, джип водил по-прежнему, как на передовой, опустив ветровое стекло на капот, — все равно, перемирие там или нет. В Германии сейчас развернули массу новых войск. И такой ездой капрал Z надеялся показать, что он — то не из этих, не какой-то щегол необстрелянный на европейском ТВД.
Отпустив голову, X уставился на поверхность письменного стола, где скопилось по меньшей мере две дюжины нераспечатанных писем и как минимум пять или шесть неоткрытых посылок, все — ему. Он пошарил в завалах и вытащил книжку, завалившуюся к стене. Геббельс, «Die Zeit ohne Beispiel». [77] Книга принадлежала тридцативосьмилетней незамужней хозяйской дочери, которая до недавнего времени проживала в доме. Служила мелкой чиновницей в нацистской партии — но пост был достаточно высок, чтобы по правилам военного времени она автоматически подпала под арест. Несколько недель назад ее арестовал сам X. Теперь, уже в третий раз после возвращения из госпиталя в тот день, он открывал книгу этой женщины и читал краткую надпись на форзаце. По-немецки, чернилами, безнадежно искренне там было выведено: «Милый боженька, жизнь — это ад». И только — ничего до, ничего после. В болезненной бездвижности комнаты слова эти, одни на странице, казались тяжкими, как непреложное, даже классическое обвинение. X несколько минут смотрел на форзац, стараясь вопреки всему не поддаться. Затем с рвением, какого не проявлял в последние недели, схватил огрызок карандаша и подписал снизу по-английски: «Отцы и учители, мыслю: “Что есть ад?” Рассуждаю так: “Страдание о том, что нельзя уже более любить”». [78] Начал было подписывать фамилией Достоевского, но увидел — с испугом, пронзившим все тело, — что написанное почти совершенно неразборчиво. Он захлопнул книгу.
77
Йозеф Пауль Геббельс (1897–1945) — имперский министр народного просвещения и пропаганды фашистской Германии (с 1933 г.). «Беспримерное время» (нем.) — сборник его статей, выпущенный в Мюнхене Центральным издательством НСДАПв 1941 г.
78
Ф.М. Достоевский. Братья Карамазовы. Часть вторая. Книга шестая. III. Из бесед и поучений старца Зосимы. и) О аде и адском огне, рассуждение мистическое.
Схватил со стола что-то другое — письмо из Олбэни, от старшего брата. Пролежало здесь с тех пор, когда X еще не попал в госпиталь. Он распечатал конверт, вяло решившись прочесть до конца, но осилил только верх первой страницы. Остановился после слов: «Теперь эта ч****ва война позади, и у тебя, наверно, куча времени — прислал бы детишкам пару штыков или свастик…» Разорвав письмо, посмотрел на клочки в мусорной корзине. Он не заметил вложенный фотоснимок. Различил чьи-то ноги где-то на газоне.