Социологический ежегодник 2013-2014

Коллектив авторов

Длительное время весьма респектабельные специалисты и целые международные организации, такие как Организация Объединенных Наций или Международная организация здравоохранения, по-разному подходили к интересующей нас проблеме. Одни говорили об «устойчивом развитии», другие же требовали наладить «глобальное, экологически ориентированное развитие мира». Одно только оставалось непонятным: как мы можем оценить наше вмешательство в сложную систему, именуемую биосферой, если наши краткосрочные воздействия на нее дают для человека положительный эффект, а долгосрочные – отрицательный? Вероятно, иронизирует Домбровский, нам нужна еще одна планета, на которой есть жизнь и с которой мы бы могли экспериментировать как средневековые алхимики в своих лабораториях. Или лучше даже иметь несколько планет: одну для документирования и анализа катастроф, другую для «проигрывания» ее ответов на наши вмешательства, третью для компаративного анализа и т.д. [Dombrowsky, 2001].

Социология

экокатастроф до сих пор развивается в рамках известной парадигмы Э. Дюркгейма: «Социальные факты следует получать и их изучать только на основе познания других социальных фактов». Но не значит ли это, что тем самым мы отрываем функционирование социума от его витальной основы – природы? А нельзя ли получить более полную картину функционирования социума, изучив и зафиксировав процессы движения и трансформации вещества, финансовых потоков, людей, информации и энергии? Не станет ли в этом случае наш взгляд на мир более полным и потому более достоверным? Мне сразу же возразят: кто же вам откроет тайну движения финансовых потоков, например? Ведь «деньги любят тишину»!

Верно, далеко не все потоки, обеспечивающие стабильность социобиотехносферы, доступны для всестороннего анализа. Но ведь деньги движутся не просто так. За ними идут потоки людей, информации и других ресурсов. Значит, в принципе функционирование социума можно изучать посредством изучения «химизма» его жизнедеятельности, о чем без малого 100 лет назад говорил В.И. Вернадский. «Своей жизнью, – писал он, – живые организмы (включая человеческие сообщества. – О.Я.) непрерывно вызывают огромные перемещения – миграции химических элементов, отвечающие массам вещества, во много раз превышающим массу самого живого вещества» [Вернадский, 1980, с. 37–38]. Эту способность живых организмов вызывать изменение качества биосферы Вернадский называл «их геохимической функцией». Новое проявление жизни живого вещества отчетливо видно и в нашу эпоху. Это сила цивилизованного человечества, по-новому и с необычайной силой меняющая всю планету и проникающая вверх, в стратосферу, вниз, в стратисферу. «Она начинает новую геологическую психозойскую эпоху… Homo sapiens faber резко уже в аспекте геологического времени их усиливает и меняет. Этим он определяет новую геологическую эпоху в истории Земли, небывалый, биогеохимический фактор» [Вернадский, 1980, с. 53–54]. Это Вернадский сказал в середине 1930-х годов. Но еще раньше, в 1925 г., он ввел понятие «свободная биогеохимическая энергия». Эта энергия связана с тремя основными проявлениями живого вещества в биосфере: «Во-первых, с единством в ней всего живого вещества; во-вторых, с непрерывным созданием им в биосфере свободной энергии, способной производить работу; и, в-третьих, с заселением биосферы живым веществом» [там же, с. 66]. Эти позиции по своей конкретности выходят далеко за пределы общего постулата Ф. Энгельса, говорившего, что «человек живет природой».

Понятно стремление социологии как всякой новой дисциплины «застолбить» свое поле деятельности, «замкнуть» его на себя, как это сделал Дюркгейм. Но это одновременно означало бы, что «социальные факты» не имеют никакой вещественно-энергетической, т.е. биогеохимической или информационной составляющей. По сути дела, социальные факты нематериальны или, говоря современным языком, виртуальны. Родилось целое направление в социологии, полагающее, что она изучает не реальную действительность (не важно какую, «естественную» или сконструированную самим человеком), а лишь его представления о ней.

Однако невозможно отрицать, что в основе всех изучаемых социологом структурно-функциональных процессов лежат непрерывно идущие процессы обмена и трансформации одних составляющих нашу жизнь ресурсов (энергии, веществ, ферментов) в другие. На языке естественных наук эти процессы именуются социально-экологическим метаболизмом. Замечу, этот термин употребляли К. Маркс в «Капитале», а также другие представители общественных наук. Отсюда следует (пока в качестве гипотезы) фундаментальный вывод: изучение социально-экологического метаболизма не только в пределах биосферы, но и космоса является ключевым инструментом познания социальной жизни. Звучит, на первый взгляд, непривычно. Но это никакой не органицизм, не редукция социальных процессов к физическим или механическим, а просто более полное понимание структурно-функциональной организации не социума, а биосоциума, социально-природного организма. Поэтому экокатастрофы должны рассматриваться и изучаться как производные от жизнедеятельности биосоциума. Вернадский полемизировал с другим великим русским ученым, И.П. Павловым, который ввел понятие «антропогенная эра». Но, говорил Вернадский, Павлов «не учитывал возможности тех разрушений духовых и материальных ценностей, которые мы уже сейчас переживаем…» (курсив мой. – О.Я.) [там же, с. 217]. «Химизм жизни» – это в равной степени социальный и биогеохимический феномен. Отсюда следует, что причины катастроф и их механизмы порождаются этим «химизмом жизни», главным создателем которых и одновременно их нарушителем является сам человек.

Социологи, в отличие от специалистов-экологов, в том числе гуманитарно-ориентированных, которые всегда занимались социальными проблемами восстановления нарушенных экосистем, этими процессами интересовались мало. Из российских упомяну, прежде всего, Д.Н. Анучина, Д.Л. Арманда, В.В. Докучаева, В.М. Захарова, Н.Ф. Реймерса, В.Е. Соколова, А.В. Яблокова. А из зарубежных – Р. Дюбо, Б. Уорд, Ф. ди Кастри, Р. Мэрфи, Х. Уайта и, в особенности, Денниса и Донелла Медоузов, Й. Рендерса и У. Бернса и других авторов докладов Римскому клубу. Все они, акцентируя свое внимание на природных, социально-экономических или культурных причинах экологических катастроф, весьма мало интересовались проблемой реабилитации нарушенных экосистем. Здесь сказались междисциплинарные и межведомственные барьеры, когда каждая отрасль науки и связанные с ней практики занималась своим узким делом: почвоведы и экологи – мелиорацией, урбанисты – реконструкцией городов, социологи – социальной динамикой и культурными сдвигами. Впервые в качестве теоретической проблема реабилитации социобиотехнических систем была поставлена О.Н. Яницким [Yanitsky, 1982; Яницкий, 1986] в ходе его участия в программе ЮНЕСКО «Человек и биосфера». Однако в годы перестройки и реформ упадок науки и разрушение прежних форм хозяйствования, осложненные чередой катастроф и локальных войн, сделали практически невозможной разработку этой тематики. К тому же предполагалось, что рынок сам решит все трансформационные проблемы в ходе своего развития. Однако полувековая борьба за закрытие Байкальского ЦБК, авария на Саяно-Шушенской ГЭС и пожары лета 2010 г. показали, что проблема реабилитации нарушенных социобиотехнических систем чрезвычайно актуальна для России в теоретическом и практическом отношениях. Фактически речь идет о модернизационно ориентированной реабилитации этих систем.

Основные направления исследований в мировой науке по данной проблеме были следующими:

1) глобальные риски и усиление социального неравенства в регионах и местностях [Россия: Риски и опасности… 1998; Риск в социальном пространстве… 2001; Beck, 1995, 2010; Castells, 2000; Keen, 2008];

2) ожидаемые негативные социальные трансформации социобиотехнических систем всех уровней вследствие изменения климата и усиления социального неравенства [Beck, 2010; Archer, 2010; Stern, 2006], которые неизбежно затронут природные экосистемы и человеческие сообщества;

3) экологическая модернизация: общая теория, региональная специфика, практики, перспективы [Яницкий, 2011; Mol, Sonnenfeld, 2000; Social processes… 1992; Rinkevicius, 2000];

4) самоорганизация человеческих сообществ, подвергнутых риску [Cities of Europe, 1991; Social movements… 2003; Edelstein, 1988];

5) коллективные и индивидуальные лидеры предупреждения экокатастроф с тяжелыми социальными последствиями [Edelstein, 1988; Murphy, 2009];

6) изучение социально-экологического метаболизма в теоретическом ракурсе и применительно к городским экосистемам [The ecology of a city… 1981; Fisher-Kowalski, 1997; Fisher-Kowalski, Haberl, 2007];

7) роль информационных технологий в предупреждении катастроф и создании виртуальных сообществ для помощи пострадавшим и реабилитации экосистем [Castells, 1996];

8) роль международных неправительственных организаций в восстановлении природных экосистем и рациональном природопользовании (например, деятельность международной неправительственной организации «The forest stewardship council»);

9) разработка методов «экологической дипломатии» [Susskind, 1994; Susskind, Cruikshank, 1987];

10) создание интернет-платформ для сбора, обработки и сведения информации из разных источников в унифицированные карты информации об экологических катастрофах и необходимой помощи пострадавшим по аналогии с платформой Ушахиди 28 ;

11) экологическое воспитание детей и молодежи [Beck, 1995; The child in the city, 1979; Fuglesang, Chandler, 1986];

12) изучение локального знания, его структуры и факторов формирования для понимания видения катастрофической ситуации «снизу» [Brush, Stabinsky, 1996; Irwin, 2001].

28

Подробнее о виртуальном проекте «Российские пожары 2010» см. на сайте: http://russian-fires.ru/