Сокровище тамплиеров
Шрифт:
— Ибрагим, друг мой, прости мою неучтивость. Я говорю в твоём присутствии на языке ференги потому, что моему кузену пока легче слушать и понимать разговор на его родном языке, а не на вашем. Я поведал ему об истории вашего братства, об успехах, достигнутых вами за сорок с лишним лет после прихода Рашида аль-Дина в Сирию. Но сейчас мне подумалось, что ты гораздо больше знаешь о намерениях и целях вашего сообщества. Если ты расскажешь об этом моему родственнику, к тому же на своём языке, это принесёт кузену немалую пользу. Не окажешь ли нам обоим честь, ознакомив Андре со своими суждениями на сей счёт?
Оказалось, что угрюмый с виду Ибрагим любит вести наставительные беседы. Следующие два часа он говорил без умолку, удивляя слушателей чёткостью своих высказываний, своей широкой осведомлённостью и ясно выраженными суждениями, подкреплёнными аналитическими и даже философскими наблюдениями. Он рассказал о том, чего добились его братья-шииты, противоборствуя суннитскому халифату (халифат этот в настоящее время олицетворял сам Саладин, призвавший к полному уничтожению ассасинского братства). Ибрагим поведал, что после такого призыва султана на Саладина было совершено три покушения, два из которых не удались лишь по нелепой случайности.
Но третья попытка, предпринятая лично Ибрагимом в соответствии с указаниями Рашида аль-Дина, оказалась более удачной. Проснувшись и потянувшись за тёплыми лепёшками, султан обнаружил на подушке рядом со своей головой оставленный ассасином кинжал. Намёк был недвусмысленный, и поняли его правильно: Саладин не может чувствовать себя в безопасности даже в собственном шатре, в окружении стражи, посреди многолюдного воинского лагеря.
С того дня Саладин ложился спать в безопасном деревянном передвижном строении, которое велел изготовить и возил теперь с собой вместо шатра. И он никогда больше не призывал к действиям против Рашида аль-Дина и его соратников.
Задолго до того, как Ибрагим закончил рассказ, путники оставили валуны далеко позади. Они углубились в гористую северную местность и к тому времени, как начали сгущаться тени, прибыли в горное селение. В большое, необычайно зажиточное селение, процветание которого, как подозревал Алек, зиждилось исключительно на разбое.
Ибрагим официально представил Андре вождю и его советникам, после чего молодой рыцарь был приглашён разделить с ними трапезу.
За обедом вождь держался непринуждённо, говорил свободно и не выказывал ни малейшей неприязни к чужестранцам, очутившимся в сердце его владений. Но потом Синклер сказал Андре, что заметил существенные различия между жителями этого селения и того, которым правил его друг, некогда взявший его в плен, аль-Фарух. Здесь все держались с унылой серьёзностью, наводившей на мысль о трудностях и бедах, и даже вокруг костра и за обеденным столом не звучали шутки, никто не улыбался.
Трое путников провели ночь под открытым небом, укутавшись в плащи, чтобы спастись от ночного холода. Вскоре после рассвета они уже снова были в пути, направляясь на север.
Как Ибрагим и обещал, перед отъездом он внимательно осмотрел одежду Андре и кое-что поправил, поясняя, зачем делает это.
К рассвету следующего дня все их дела с Рашидом аль-Дином, Горным Старцем, были закончены, и Андре с Алеком пустились в обратный путь, ничуть не беспокоясь, что подумает случайный встречный об их одеяниях.
Итак, Андре повидался с Рашидом аль-Дином, хотя так и не познакомился как следует с этим великим человеком — если слово «великий» в данном случае было уместным.
Сен-Клер вспоминал, как под закатным небом, расписанным в ярко-золотые, бурые и апельсиновые тона, проводил Алека до места встречи с Горным Старцем. Дальше Андре не пустили. Один из стражей предостерегающе поднял руку, и Сен-Клеру пришлось остаться снаружи. Этого и следовало ожидать: Алек заранее объяснил кузену, что после того, как Рашиду аль-Дину расскажут, кто такой Сен-Клер и зачем он здесь, юношу могут пригласить в шатёр. А могут и не пригласить. По словам Алека, невозможно предугадать, как поведёт себя имам. Рашид аль-Дин заслуженно пользовался репутацией человека капризного и непредсказуемого — и гордился этим.
Либо он призовёт Андре, либо просто отмахнётся.
Имам поступил по-своему — ни так, ни эдак. Андре стоял поодаль от сторожащих дверь мусульман, когда увидел некое движение в дверном проёме. Они находились высоко в горах, в заоблачной твердыне, именуемой Орлиным Гнездом. Когда солнце скрылось за горными пиками, начало быстро холодать, поэтому молодой рыцарь поплотнее запахнул плащ — и именно тогда уловил краем глаза движение и услышал шаги. Потом шаги резко стихли. Андре медленно повернулся — и увидел, что его разглядывает человек, который не мог быть никем иным, кроме как Рашидом аль-Дином.
Сперва Андре понял, кто перед ним, по тому, как непроизвольно шарахнулись, а потом застыли стражи, с неприкрытым страхом и благоговением воззрившись на стоящего между ними человека. Потом Андре ощутил, что даже воздух над Рашидом неподвижен. Как большинство членов братства ассасинов, имам был одет во всё чёрное, но эта чернота казалась абсолютной, словно главаря ассасинов облекала полная тьма. Рашид аль-Дин источал черноту, и при взгляде на него Андре невольно подумал: «Ледяной холод... Тьма и ледяной холод».
Сен-Клер не знал, как себя вести. Он ощущал растущее напряжение в шее и затылке, на миг у него даже мелькнула дикая мысль о том, что надо поклониться. Правда, он мгновенно отбросил эту мысль и заставил себя стоять прямо и неподвижно. Раз его не пригласили войти, раз никто к нему не обращается, раз его просто разглядывают, как вещь, как пленника или раба, он не подумает радовать этого субъекта знаками почтения. Приняв такое решение, Андре расправил плечи и с каменным выражением лица встретил вперившийся в него холодный взгляд василиска.
Лицо вождя ассасинов было плоским, черты его скрывались за необычайно густой, жёсткой, как проволока, бородой серо-стального цвета, с несколькими серебристыми прядями. Из-под седых высоких бровей на Андре взирали тусклые, стеклянные, лишённые выражения глаза, больше всего похожие на глаза змеи. Сен-Клер, не моргнув, стойко выдержал взгляд. Он тоже разглядывал появившегося перед ним человека, даже не кивнув в знак того, что заметил его присутствие.
В первую очередь в глаза Андре бросилось высокомерие Рашида аль-Дина: оно угадывалось и в том, как имам держал голову, и в том, как продуманно, дабы произвести должное впечатление, обрамляли лицо мусульманина ниспадавшие концы чёрного тюрбана. Ещё в Рашиде чувствовалась нетерпимость — она читалась в изгибе губ, даже в обвисших мешках под холодными, безразличными, ничего не выражающими глазами. Гордыня занимала не последнее место в характере этого человека (хотя Сен-Клер не мог сказать, почему у него сложилось такое впечатление). Гордыня — и чудовищное тщеславие. Тщательно скрываемое и категорически отрицаемое, но ясно проглядывавшее за флёром безликого смирения вместе с насмешливым презрением по отношению ко всем, кроме себя самого.