Сокровище тамплиеров
Шрифт:
Синклер вскинул голову.
— Ты сказал «парни Саладина». Ты так о них и думаешь, просто как о парнях? Без злобы?
— Без злобы? Полагаю, да, когда я думаю о них как о некоем целом. На мой взгляд, они просто дети здешних мест, такое же порождение природы, как дюны или скорпионы. Глупо было бы ненавидеть дюны. И уж конечно, я не испытываю к ним ненависти из-за того, что они неверные, и не считаю их стаей ужасающих кровожадных демонов. Насколько я могу судить — и по собственному опыту, и по вашим рассказам, — сарацины в большинстве своём такие же люди, как и мы. Они отличаются от нас главным образом иными верованиями. Подозреваю, что даже их тревоги и беды очень похожи на наши. А почему вы спросили?
Алек хмыкнул и встал.
— Не знаю. Возможно, надеясь услышать именно то, что ты сказал. Особенно о том, что ты не испытываешь к ним ненависти. В этом краю слишком легко поддаться ненависти, слишком многие здесь находятся в её власти, и франки, и мусульмане.
Он подтянул поясной ремень, приподнялся на цыпочки и потянулся.
— Кузен, а ты можешь сказать, в чём разница между Иисусом и Мухаммедом?
Сен-Клер снова усмехнулся.
— Нет, не могу. Но чувствую, что вы собираетесь мне это объяснить.
— Вовсе нет, потому что сам не знаю. Для меня это слишком сложный вопрос. Однако, даже не будучи христианином в обычном смысле этого слова, я продолжаю чтить Иисуса как человека, поскольку он отличается от Мухаммеда, по-моему, своим отношением к власти. Иисус вообще не стремился обрести власть. Никогда. Он просто жил своей жизнью, так, как считал нужным. Уже впоследствии люди наделили его божественными качествами. Но Мухаммед? Мухаммед — совсем другое дело. Он с самого начала стремился к власти, желая править умами и деяниями людей от имени Бога. Возможно, он и вправду действовал по наущению Аллаха, но это уже выше моего понимания и не поддаётся проверке. Исходя же из собственного опыта и наблюдений могу сказать одно: я с сомнением отношусь к тем, кто претендует на особые, личные отношения с Богом, дающие им право поучать людей, как жить и что делать. И мне кажется весьма красноречивым тот факт, что никто из них не бедствует — ни султаны, ни эмиры, ни халифы, ни папы, ни кардиналы, ни патриархи, ни архиепископы, ни епископы. Проклятье, я голоден! Ты можешь в это поверить?
— Не может быть. Мы ели всего час назад. Или вас одолевает голод в предвкушении плавания на Кипр?
— Возможно, ты прав, кузен. Но как бы то ни было, я бы сейчас съел что-нибудь. Так что бери оружие и пойдём разомнём ноги.
Они почти дошли до того места, откуда двинулись ко рву, когда Алек Синклер остановился й вручил свой арбалет Андре. Упёршись руками в бока, под краями нагрудника, он выгнул спину так, что лопатки почти соприкоснулись.
— Завтра первое июля, — промолвил он, крякнув и распрямившись. — По моим расчётам, месяц выдастся отнюдь не скучным, и, полагаю, самое интересное здесь начнётся, пока я буду на Кипре. Право, мне почти жаль, что приходится туда плыть.
— Вы хоть знаете, сколько пробудете в отлучке?
— Откуда мне знать? Возможно, уйдёт месяц, чтобы завершить дела, а может, ещё больше. Никто меня не торопит, поэтому нет нужды спешить. Лучше всё тщательно продумать, подготовить и сделать как надо, чем потом латать прорехи или ждать, пока кто-нибудь другой явится и исправит, что я напортачил.
— Против этого трудно возразить.
Алек Синклер поднял глаза к небу, снова взял арбалет и положил его на плечо.
— Будь осторожен, кузен, пока меня не будет. Постарайся не дать себя убить. Я найду тебя, как только вернусь, но у меня нет ни малейшего желания обнаружить тебя на попечении госпитальеров. Ты ведь знаешь — они наши соперники и страшно задаются, когда кому-нибудь из храмовников приходится вручить себя их заботам. Бог свидетель, мы рады, что они под рукой, однако их высокомерие порой бывает невыносимым. Ну, до встречи, кузен.
Двое мужчин неуклюже, поскольку были в доспехах, обнялись, и каждый пошёл своей дорогой. Синклер вернулся в палатку рядом с шатром де Сабле и командорским шатром Храма, а Андре направился в расположение своего отряда, где в поставленных в несколько рядов палатках размещались братья-сержанты.
Восьмого июля, спустя шесть дней после того, как Алек Синклер отплыл на Кипр, восемь людей Андре полегли в ожесточённой схватке с попытавшимися прорвать осадную линию сарацинами. По всей видимости, мусульмане работали без устали всю ночь напролёт, с великой осторожностью, ибо ухитрились под покровом тьмы бесшумно заполнить участок рва фашинами — тугими связками камыша. Камыш сюда доставили, надо полагать, издалека, поскольку в окрестностях Акры он не рос.
Незадолго до рассвета всё было готово: воины Аллаха лежали на земле у рва, накрывшись песочного цвета плащами, и дожидались, когда сменится последняя предрассветная стража.
В тот ранний час, когда сон крепче всего и люди меньше всего ожидают опасности, сарацины сбросили плащи и вскочили. Словно явившиеся ниоткуда джинны, они в великом множестве устремились на наведённый ими узкий мост. А вслед за пешими сарацинами к мосту уже спешили их конные товарищи.
Манёвр почти удался. Мусульмане смогли бы застать христиан врасплох, если бы не две мелочи, сыгравшие против сарацин. Один молодой боец из Туркополя, легковооружённый ополченец, обученный воевать с лёгкой сарацинской конницей, никак не мог заснуть из-за тошноты. В предрассветной тьме он отошёл ко рву, чтобы избавиться от содержимого желудка, и — надо же было такому случиться! — оказался как раз возле наведённого сарацинами моста. С трудом веря своим глазам, он немедленно поднял тревогу и, к счастью для христиан, привлёк внимание конного отряда госпитальеров, отправлявшегося патрулировать на юг.
Как только воин из Туркополя поднял тревогу, сарацины атаковали, но госпитальеры были так близко от моста, что добрались до него раньше арабов и помешали врагам ворваться в позиции франков. Но силы оказались почти равными, и на мосту в ожесточённой рукопашной схватке обе стороны несли тяжёлые потери.
Сен-Клер со своим отрядом в сорок человек ехал на север как раз тогда, когда госпитальеры двигались на юг. Услышав позади шум, он развернул бойцов, чтобы перехватить неприятеля в стремительной контратаке.
Впоследствии Сен-Клер припоминал, что больше сотни врагов сумели пробиться на его сторону рва. Некоторые были верхом, но гораздо больше было пеших, причём среди последних имелось немало стрелков, которые с близкого расстояния посылали во франков стрелы и арбалетные болты в придачу к стрелам, летящим в христиан из-за рва.
На глазах Андре в самом начале схватки его старший сержант рухнул с седла, прошитый арбалетным болтом, пробившим доспехи насквозь. Не успел Сен-Клер опомниться, как ещё двое его людей перелетели через головы своих коней, сражённых стрелами.
Враг попытался достать Андре длинным лёгким копьём, но тамплиер отбил остриё тыльной стороной руки и сверху вниз рубанул мусульманина длинным мечом.
Тут же его с двух сторон стремительно атаковали два всадника, оба в зелёных облачениях мусульман, ищущих мученическую смерть. Не зная, что ещё предпринять, Андре выпрямился, привстав на стременах, и вздыбил своего громадного коня, чтобы его тяжёлые копыта с железными подковами сокрушили мелких лошадей противника.
Но когда огромный скакун встал на дыбы, пеший вражеский воин, рискуя угодить под передние копыта, рванулся вперёд и всадил длинное копьё в незащищённую грудь коня, прямо в сердце. Конь упал, едва не придавив Сен-Клера. К счастью, за миг до того, как толчок выбросил Андре из седла, он успел вырвать ноги из стремян.