Сокровище тамплиеров
Шрифт:
«Неудивительно, — цинично подумал мессир Анри, — что у короля хорошее настроение».
— Мессир Анри? Как вы добились права проводить время здесь, наверху, где можете в уединении восхищаться красотой нашего флота?
Анри узнал голос. Он развернулся, не убрав локтей с поручней корабля, и улыбнулся мессиру Роберу де Сабле, который покинул компанию короля на корме и прошёл на нос судна.
— Добрый день, мессир Робер. Я заслужил это, как вы говорите, право на пыльных плацах и ристалищах Мессины. Там я нещадно гонял обливавшихся потом бедолаг в доспехах — гонял до тех пор, пока они не научились делать нечто большее, чем просто валиться на тюфяки и засыпать мёртвым сном... К облегчению командиров, отвечавших за их поведение. Теперь, когда мы в море, мне больше не надо заниматься тренировками, и я наконец-то могу отдохнуть и восстановить свои силы... Они мне ещё пригодятся, когда мы сойдём на берег.
— Так вы об этом размышляли, когда я к вам подошёл?
Сен-Клер снова улыбнулся и покачал головой.
— Нет, по правде говоря, я думал, что мог бы стать моряком, если бы море всегда было таким, как сейчас.
— Да, конечно, мессир Анри, вы совершенно правы. И будь море всегда таким, у нас не было бы трудностей с набором команды. Но печальная истина, которую моряки и купцы тщетно пытаются скрыть, состоит в том, что на каждый подобный день обычно приходится по двадцать других. И тогда кажется, будто весь мир тонет в бурлящем, клокочущем рассоле, а ревущий ветер разбрасывает суда, словно сухие листья. Помните, как разметало наш флот на пути в Лиссабон в прошлый праздник Вознесения?
Мессир Анри кивнул и снова посмотрел на запад, где солнце начинало клониться к горизонту.
— Значит, вам надо благодарить Бога за такие деньки.
— Да. Я и впрямь благодарю Господа всякий раз, когда выпадает такая благодать, но никогда не позволяю себе расслабляться. Я не доверяю погоде, мессир Анри. Ни при каких обстоятельствах. Даже когда вокруг голубое безоблачное небо. В один-единственный миг всё может измениться — быстрее, чем улыбка капризной женщины сменяется пронзительным визгом.
Сен-Клер приподнял бровь.
— Но надеюсь, нынче такого не случится. Сегодня просто сказочный день.
— Так и есть, вот потому я и не доверяю погоде. Сейчас только начало апреля, мессир Анри. Недавно закончилась зима, лета ждать ещё несколько месяцев. Поверьте, если такая погода продержится хотя бы ночь, я уже буду благодарен. А если она продержится целых два дня, я буду глубоко изумлён. А сейчас, простите, пора мне вернуться к своим обязанностям.
Главный королевский флотоводец запахнул плащ, любезно кивнул Сен-Клеру и зашагал прочь, на ходу поманив пальцем капитана королевского корабля Жоффруа Безансо. Вдвоём они отправились на корму, где налегал на румпель рулевой.
Мессир Анри проводил взглядом этих, пожалуй, самых влиятельных на флоте людей и без малейшей иронии поблагодарил Господа за то, что обязанности главного военного наставника гораздо менее обременительны. Потом Анри снова повернулся и посмотрел вперёд, на растянутую линию судов, мимоходом отметив, что больше не слышит голоса Ричарда. Теперь единственным доносившимся до старого рыцаря звуком был равномерный плеск вёсел галеры.
На одном из идущих далеко впереди кораблей раздался крик, который громко разнёсся над водой, хотя слов было не разобрать. Сен-Клер мимоходом подумал — в расстоянии ли тут дело или же крик прозвучал на незнакомом ему языке. Мессир Анри склонялся к последнему. Как главный военный наставник, Анри Сен-Клер считал проклятием многоязычие войск Ричарда. Анри постоянно и настойчиво твердил — не только Ричарду, но и всем союзным магнатам, военачальникам, командирам, готовым его слушать, — что успех столь масштабных военных действий во многом будет зависеть от чёткого взаимодействия и хорошей связи между отрядами.
Арабы (Анри всегда в первую очередь думал о врагах как об арабах и только потом — как о сарацинах, хотя последнее название теперь употреблялось чаще) имели два больших преимущества перед христианами. Анри Сен-Клер указывал на эти преимущества при каждом удобном случае. Во-первых, арабов было не счесть, как песчинок в пустыне. Саладин набирал своих воинов на огромной территории, протянувшейся от Аравии, Сирии, многолюдной Вавилонии и великой Персии через Палестину на запад, за дельту Нила к Египту и сопредельным территориям на севере Африки. Никто не оспаривал сообщений о том, что Саладин способен разом вывести в бой сто тысяч и более воинов. Причём воины султана не воевали до последнего: отбыв срок службы и исполнив свой долг, они отправлялись по домам, к своим семьям, на отдых, а их место заступали другие.
Вторым и самым большим преимуществом арабов перед франками являлся единый язык. Сен-Клер ловил себя на том, что не перестаёт этим восхищаться. Не важно, из какого края огромного исламского мира являлись воины, — все они говорили, а большинство из них даже читали на арабском. Конечно, выходцы из разных племён и земель имели свои языки, но это ничуть не мешало им свободно общаться с представителями других племён и народов. Во всей сарацинской державе существовала единая письменность, и порой Сен-Клер приходил в отчаяние от невозможности донести важность этого факта до высших командиров франков. В глазах военачальников крестоносцев все сарацины были неверными, а стало быть, дикарями, которые заслуживали внимания лишь постольку, поскольку с ними требовалось сражаться и истреблять их. У мусульман заведомо не могло быть ничего, что могли бы взять на вооружение христиане... Да и что за польза врагам от единого языка, если это всё равно не язык, а несусветная тарабарщина!
Не раз такое самонадеянное, равнодушное невежество франков приводило Анри Сен-Клера в ярость.
«Этим глупцам, — часто думал он, — кажется не важным, что их люди зачастую неспособны понять друг друга!»
Причём это касалось не только христиан, явившихся из разных стран, — скажем, французов, англичан, германцев, датчан и итальянцев. Нет, всё обстояло намного хуже: француз из Парижа не мог понять моряка из Марселя, и мало кто из уроженцев Марселя мог говорить на языке ок — наречии Лангедока. В Англии и во всех остальных странах христианского мира наблюдалось то же самое: люди из разных провинций одной и той же страны редко понимали друг друга.
Анри раздражённо фыркнул и выбросил эти мысли из головы. Всё равно они не приносили ничего, кроме досады и огорчения. В конце концов, взаимопонимание зависит не только от языка. Взять хотя бы его старого, ныне покойного, друга Торкиля, датского наёмника. Сен-Клер и Торкиль говорили на разных языках, но пережили вместе немало приключений, пока наконец в мелкой стычке у подножия Альп датчанина не уложил шальной арбалетный болт. Торкиль был большим любителем поесть и славился умением раздобыть еду где угодно, хоть в гробу. Его величайшим подвигом считался «захват в плен» молочного поросёнка под стенами города Гавра, во время одной из войн между королём Англии Генрихом и его мятежными сыновьями. Поросёнок сосал, когда Торкиль его сграбастал, и молоко свиноматки тонкой струйкой стекало из уголка рта сосунка. С тех пор запах жареной свинины будил в Анри воспоминания о той ночи и о сочном мясе — первом, которое Сен-Клер и его товарищи отведали за месяц с лишним.
Размышляя об этом и вспоминая тот случай, мессир Анри почувствовал, что проголодался.
Главный военный наставник отыскал свою котомку, куда сунул личный паёк: твёрдую наперчённую колбасу, несколько кругов козьего сыра, кувшин с оливками в рассоле и буханку всё ещё свежего хлеба, — и съел всё это, сидя в одиночестве на носу галеры. Потом он некоторое время следил за закатом солнца, заметив, как быстро похолодало с наступлением сумерек. В сгущающейся темноте Сен-Клер выпил немного воды, растянулся на палубе, завернулся в одеяло и, привалившись к корабельному борту, заснул под мягкий плеск волн.