Солнце отца
Шрифт:
Магни хорошо видел людей и взял из этого знания все, что мог, но понимал, что никогда не сможет познать той боли, которую испытал его отец.
Теперь они сидели вместе в тишине, и лагерь вокруг них тоже затихал.
Огонь костра уже догорал, когда его отец снова заговорил с ним.
— Я думаю, давить больше не стоит. Если франки принесут нам хороший откуп, мы уйдем отсюда.
Судя по карте, они находились недалеко от Парижа, истинного сокровища Франкии. В их первоначальных планах было добраться до него.
— Люди будут недовольны, если мы повернем назад.
Его отец кивнул.
— Верно. Но они будут
Они прошли сквозь франков, как раскаленное лезвие, во время этого набега и тех, что были до него.
— Почему ты думаешь, что мы проиграем?
— В том шатре сидят Грозовой Волк и Око Бога, и они оба убиты горем. Их сердце и огонь ведут всех нас. Так было всегда. Они — любимцы богов, и воины хотят быть достойными сражаться на одном поле с ними, и поэтому сражаются изо всех сил. Но Бренна… Хокон прав. Я видел, как она переносила потери, но я никогда не видел ее такой. Это напоминает мне Торил, мою первую жену. Горе матери — это сводящая с ума боль, она ослабляет тело и дух. Сила не вернется к Бренне, пока она не забудет об этой потере. Опасно сражаться, когда обе наши легенды потеряли свою силу. Еще опаснее, чем проиграть битву. Франки боятся нас, потому что мы непобедимы. Если нас выбьют из города, мы потеряем преимущество их страха.
Магни видел, как воинов зажигает ярость и огонь мести. Тогда они дрались дико и безудержно.
— Разве она не захочет отомстить? Разве Вали не захочет? Разве они не станут яростнее в мести?
— Конечно, они захотят отомстить, но полезна не всякая жестокость. Они — лидеры, как и я, и мы должны делать большее, чем просто сражаться. Мы должны видеть поле боя и разрабатывать стратегию, а ослепленные яростью они не увидят ничего, кроме необходимости убивать. Вали так точно будет безрассуден, и он не бессмертен, что бы ни рассказывали нам его легенды. Потеря Грозового Волка может обернуться не только концом всего налета. Но Вали всегда думает о Бренне и о том, что нужно ей. Я могу заставить его понять, что нам нужно сейчас же вернуться домой и обдумать все заново. Когда мы вернемся, мы захватим Париж, и это будет великая месть.
— Как ты убедишь остальных?
Отец Магни посмотрел ему прямо в глаза. Угли тлеющего костра прочертили светящиеся линии на его радужке.
— Слушай меня внимательно, сын. Работа ярла состоит в том, чтобы говорить и слушать, и делать это четко и ясно. Говори правду, и говори прямо, но говори правду, которой достаточно, и не более. Слушай и будь открыт для новых идей, но не поддавайся влиянию. Знай свой разум и понимай причины. У тебя есть все для этого. У тебя есть проницательность твоей матери. Так скажи мне, как бы ты убедил остальных не идти на Париж прямо сейчас.
Магни оглядел темный, тихий лагерь. Движения было мало, в основном двигались только люди, стоявшие на карауле. Единственными звуками были звуки, издаваемые людьми, отходящими ко сну — вздохи и храп, стон и ворчание тех, кто нашел себе пару на ночь.
В палатке Вали стало темно. Без света их свечей тело Илвы было не более чем слабым отпечатком, пятном на черном фоне.
Он вспомнил, как весь лагерь замер, чтобы посмотреть, как Вали внес ее внутрь, и как люди бросились делать носилки, на которых она сейчас лежала. Никому из восьми погибших сегодня не оказывалось такого почтения, хотя они сами были уважаемыми
Это было бремя, которое так остро ощущала Сольвейг — быть достойной уважения, которое ей уже оказывали.
— Мы должны отвезти Илву домой. Люди поймут, что мы должны вернуть ее обратно, чтобы освободить — среди ее народа, в ее доме, чтобы ее путь в Валгаллу был легким. Боги поблагодарят нас за нашу заботу о ребенке Грозового Волка и Божьего Ока.
Это было необычно — везти своих мертвых домой. Тела, окончив земной путь, начали гнить. Но были способы сохранить тело достаточно долго, чтобы доплыть в Карлсу. Гудмунд, их целитель, знал бы, что делать.
То, что осталось от огня, светило слишком слабо, чтобы было видно лицо отца, но Магни почувствовал его улыбку. Тяжелая рука легла ему на плечо, и он почувствовал похвалу в этом прикосновении.
— Да. Это так. Никто здесь не стал бы отрицать твоей правды. Когда франки придут на переговоры, и если они принесут ценности, чтобы отдать нам в качестве откупа, мы уйдем, и мы будем едины в своем выборе.
— А если они ничего не принесут?
И, как мгновением раньше Магни смог почувствовать улыбку отца, так теперь он понял, что его вопрос заставил ее исчезнуть. Тон его отца был мрачным, когда он ответил.
— Тогда у нас не будет другого выбора, кроме как сражаться.
3
Сольвейг проснулась на восходе, но отца и брата в палатке уже не было, а мать, уже полностью одетая, сидела и зашнуровывала нагрудник. Бренна не мылась со времени боя; ее косы были жесткими и спутанными, а по щеке, лбу и шее тянулись дорожки крови. Следы — не брызги, а растертая по коже кровь, — говорили о том, что это кровь Илвы, оставшаяся на коже их матери, когда она в отчаянии прижимала ее тело к себе.
Сольвейг посмотрела на свои руки. Она тоже не мылась, и на ней тоже была кровь сестры, смешанная с кровью их врагов.
Внутри все перевернулось. Битва продолжалась почти до заката солнца, и остаток ночи был не более чем размытым пятном. Она не ела с тех пор, как позавтракала соленой треской с водой на корабле накануне утром. Ее желудок проснулся от этого знания и сжался в кулак, но у нее не было аппетита.
Илва умерла. Надоедливый ребенок, который всю свою жизнь цеплялся за тень Сольвейг, девочка, которая ныла и злилась, когда ее не брали с собой взрослые, младшая сестра, которая была настоящей занозой в одном месте из-за желания постоянно подражать Сольвейг, теперь была мертва.
Когда это воспоминание, наконец, полностью накрыло ее, оно было похоже на таран, и Сольвейг со вздохом прижала руку к груди. Печаль, которую она искала раньше, наконец нашла ее, и слезы заглушили ужасную, жгучую зависть, которая мучила ее прошлой ночью.
Ее мать повернула к ней бесстрастное лицо и смотрела, как она плачет.
— Прежде чем выйдешь из палатки, успокойся, Сольвейг. Слезы Девы-защитницы не предназначены для чужих глаз.
Сольвейг уставилась на нее, подыскивая подходящий ответ. Ее мать не проявила ни капли своей знаменитой силы прошлой ночью. Она кричала над телом Илвы и всю ночь безвольно пролежала в объятиях их отца.