Сошествие тьмы
Шрифт:
— Мы здесь мыслим иначе, мистер Лавелль.
— Мне жаль это слышать.
— Убийство всегда убийство, оно всегда преступление, независимо от того, кто жертва.
— Как неумно.
— Мы здесь верим в неприкосновенность человеческой жизни.
— Как глупо. Если Карамацца просто исчезнут с лица земли, пострадает ли от этого общество? Чего оно лишится? Кучки воров, убийц и сутенеров.
Правда, их место займут другие воры и убийцы. Но не я. Вы можете считать меня их подобием, простым убийцей, но это не так. Я — священник. Мне не нужен контроль над наркобизнесом в Нью-Йорке, я просто хочу отобрать этот контроль у Карамацца. В виде наказания. Мне нужно разрушить его авторитет, отобрать у него семью и друзей, уничтожить его в финансовом отношении, чтобы научить его скорбеть и рыдать. Когда я добьюсь этого, когда он окажется нищим, в полной изоляции, когда он будет трястись от страха и, настрадавшись, дойдет до полного отчаяния, тогда я ликвидирую его самого. И смерть его будет долгой и мучительной. А потом я вернусь на остров, и вы обо мне больше не услышите. Я — орудие в руках правосудия, лейтенант Доусон.
— Разве правосудию необходимо убийство внуков Дженнаро Карамацца?
— Да.
— Убийство невинных детей?
— Они не невинны. В их жилах течет кровь Дженнаро, в них — его гены, и они не менее виновны, чем их дедушка.
Похоже, Карвер Хэмптон прав: здесь больная психика.
А Лавелль продолжал:
— Я прекрасно понимаю, что вам не поздоровится, если не удастся поймать кого-то, ответственного хотя бы за часть убийств. Все ваше управление будет отдано на заклание прессе, если у вас не будет хоть каких-то конкретных результатов. Я мог бы предоставить в ваше распоряжение достаточно неопровержимых улик против одной из мафиозных группировок.
Убийство членов семьи Карамацца вы можете списать на других преступников и сделать доброе дело, засадив их за решетку. Заодно освободитесь еще от одной банды. Был бы очень рад помочь вам таким образом.
Не только все вокруг делало этот разговор ирреальным — сонная улица, плывущее куда-то пространство, дымка, как при лихорадке, сама их беседа казалась настолько странной, что и ее словно бы не было.
Джек попытался встряхнуться, но мир вокруг не хотел заводиться, как механические часы, не хотел возвращаться к реальности.
Он спросил:
— Вы действительно предлагаете все всерьез?
— Улики, которые я организую, будут несокрушимыми в любом суде. Вам не придется беспокоиться, что вы проиграете это дело.
— Я имею в виду не это. Неужели вы думаете, что я готов вступить с вами в сговор и подставить невинных людей?
— Какие же они невинные! Я ведь говорю об убийцах, ворах, сутенерах!
— Но именно к вашим убийствам они не будут иметь никакого отношения.
— Это уже вопросы техники.
— Но не для меня.
— Вы интересный человек, лейтенант. Наивный, глупый, но все же интересный.
— Дженнаро Карамацца уверяет, что все ваши действия против его семьи вызваны жаждой мести.
— Это так.
— Мести за что?
— А он вам не рассказал?
— Нет. Что же случилось?
Молчание.
Джек подождал и едва не спросил еще раз, но Лавелль заговорил.
Теперь у него был другой голос — жесткий, даже яростный.
— У меня был старший брат, Грегори. На самом деле он был лишь наполовину моим братом — его фамилия Понтрейн. Он абсолютно не признавал древнее искусство колдовства и магии. Можно сказать, относился ко всему этому с презрением и не хотел иметь дело со старинными верованиями Африки.
Человек современного мировоззрения, современного мышления, он верил в науку, а не в волшебство, веровал в прогресс и технику, а не в силу древних богов.
Он не одобрял моего призвания и не верил, что я могу сделать кому-то добро или, наоборот, принести несчастье. Он считал меня безобидным чудаком. Но несмотря на все, я любил его, а он любил меня. Мы были братьями. Братьями!
Ради него я был готов на все и сделал бы для него все.
Джек повторил задумчиво:
— Грегори Понтрейн... Я ведь помню это имя.
— Несколько лет назад Грегори приехал сюда в качестве иммигранта. Он много трудился, затем пробился в колледж, добился стипендии. Писательский дар был у него еще с детства, и, главное, он знал, как им распорядиться. В Штатах он получил степень бакалавра на факультете журналистики Колумбийского университета и пошел работать в "Нью-Йорк таймс". Почти год он ничего не писал, только редактировал статьи других журналистов. Потом ему поручили написать несколько статеек, что-нибудь "о жизни". Так, ерунда. А затем...
Джека осенило:
— Грегори Понтрейн! Конечно же! Репортер криминальной хроники.
— Вскоре моему брату доверили несколько материалов о преступлениях: грабежи, наркотики. Он с честью выполнил эту работу. Потом полез глубже, стал заниматься крупными делами, многое раскапывал сам, без всяких заданий.
И в конце концов стал экспертом "Тайме" по наркобизнесу в Нью-Йорке. Никто не знал столько, сколько знал он о Карамацца, о том, как его клану удалось закупить многих полицейских офицеров и городских чиновников. Никто не знал об этом больше Грегори, и никто не писал о них лучше его.
— Да, я читал его статьи. Отличная работа.
— Он задумал еще пять-шесть. Был разговор о награждении его Пулитцеровской премией за уже сделанное. Грегори накопал достаточно улик, чтобы заинтересовать полицию и добиться утверждения трех приговоров большим судом присяжных. У него были свои источники информации: люди в полиции, в самом клане Карамацца — люди, которые доверяли ему. Он был убежден, что удастся засадить за решетку Доминика Карамацца. Но все быстро кончилось.
Бедняжка Грегори! Глупый, благородный и смелый малыш Грегори! Он считал своим долгом бороться со злом везде, где встречал его. Репортер-крестоносец.
Он думал, что сможет многое изменить. Но он так и не понял, что с силами тьмы можно справиться только моими способами. Прекрасным мартовским вечером он и его жена Она ехали на ужин...
— Бомба в машине, — сказал Джек.
— Обоих разорвало на куски. А она была беременна, они ждали своего первенца. Так что я рассчитываюсь с Дженнаро Карамацца за три жизни:
Грегори, Оны и их ребенка.
Джек заметил:
— Но ведь тот случай со взрывом так и не был раскрыт, нет никаких доказательств, что к убийству причастны Карамацца.