Сошествие тьмы
Шрифт:
— Я знаю, что виновны они.
— Пока ничего не доказано.
— У меня свои источники информации, намного надежнее тех, что были у Грегори. В моем распоряжении глаза и уши Подземного Мира.
Он опять засмеялся. Смех у Лавелля был звучный, мелодичный, но Джеку он показался каким-то беспокойным. Должно быть, таким и должен быть смех сумасшедшего. Он не может напоминать добродушное похохатывание старого доброго дядюшки.
— Да-да, лейтенант. Подземный Мир. Я не имею в виду подпольный преступный мир, эту жалкую "Коза ностру" с ее тупой сицилийской гордостью и дутым кодексом чести. Мой Подземный Мир неизмеримо глубже, чем тот, в котором обитает мафия. Глубже и темнее. Через глаза и уши древних богов я получаю сведения от демонов и черных ангелов — вездесущие, они видят и слышат все, абсолютно все.
"Это сумасшествие, — подумал Джек. — Парню пора в психбольницу". Но в голосе Лавелля было что-то еще, будоражившее в Джеке инстинкты полицейского.
О сверхъестественном Лавелль говорил убежденно и даже трепетно, но вот он заговорил о брате, и Джек усомнился в подлинности его горя и переживаний.
Джек почувствовал, что не месть была здесь главным движущим мотивом. Может быть, неверие брата, его прямолинейность претили Лавеллю? Что, если он был рад смерти Грегори? Или сбросил какой-то камень с души?
— Брат не одобрил бы ваше стремление отомстить, — заметил Джек.
— Может, и одобрил бы. Вы же его совсем не знали.
— Я знаю достаточно, чтобы утверждать, что его не радовали бы ни ваши действия, ни вся эта кровавая резня. Он был нормальным человеком, и все это оттолкнуло бы его.
Лавелль не отвечал, но его недовольное молчание говорило о том, что аргументы Джека попали в цель.
Джек развивал наступление:
— Он не одобрил бы убийства чьих-либо внуков, месть до третьего колена. Он не был одержимым, как вы. Он не был сумасшедшим.
— А мне все равно, одобрил бы он это или нет, — нетерпеливо заметил Лавелль.
— Поэтому я и склонен считать, что вами движет не только месть. Есть тут что-то еще.
Лавелль опять замолчал.
— Если бы брат не одобрил убийства, зачем же вам понадобилось...
Лавелль резко перебил его:
— Я уничтожаю эту пакость не во имя моего брата, а делаю это ради себя. Только ради себя. И это должно быть ясно всем: я никогда по-другому и не действовал. Все эти смерти способствуют росту моей репутации.
— Репутации? С каких это пор убийство является символом чести, чьей-то гордостью? Это же сумасшествие!
— Никакое это не сумасшествие. — Лавелль почти кричал, закипая бешеной яростью:
— Канон древних богов Петро и Конго гласит, что никто не может отнять жизнь у брата Бокора и остаться безнаказанным. Убийство моего брата — вызов лично мне. Оно унижает меня, выставляет на посмешище. Терпеть такое я не могу. И не буду. Сила Бокора покинет меня, если я не отомщу. Боги потеряют ко мне уважение и отвернутся, лишив своей поддержки и помощи.
Теряя контроль над собой, Лавелль перешел на высокопарный и напыщенный слог.
— Должна пролиться кровь, должны распахнуться ворота смерти. Океаны боли должны смести всех, кто затронул меня, убив моего брата. Даже если я и презирал Грегори, он принадлежал к моей семье. Нельзя пролить кровь члена семьи Бокора и остаться безнаказанным. Если мне не удастся достойным образом отомстить за это, древние боги оттолкнут меня, мои заклинания и заговоры потеряют силу. Если хочу сохранить покровительство богов Петро и Конго, то за смерть моего брата должен заплатить по крайней мере десятком смертей.
Джек понял, что ему не разобраться в истинной мотивации действий Лавелля. Реальные их причины не просматривались, и последние аргументы свидетельствовали о его психическом нездоровье уже с иной стороны.
— Вы действительно в это верите? — спросил Джек.
— Это истинная правда.
— По-моему, это называется по-другому: это сумасшествие.
— Вам придется в конце концов убедиться в обратном.
— Сумасшествие, — повторил Джек.
— Да, еще один совет, — сказал Лавелль.
— Ни один из моих подозреваемых не давал мне столько советов. Целый фонтан. Ну прямо Энн Лэндерс.
Не обращая внимания на слова Джека, Лавелль заявил:
— Откажитесь от этого дела.
— Вы что, серьезно?
— Выйдите из него.
— Это невозможно.
— Попросите, чтобы вас освободили.
— Нет.
— Вы непременно сделали бы так, как я говорю, если бы могли отличить, что для вас хорошо, а что — нет.
— Вы — наглец.
— Я знаю.
— Господи, я же полицейский! Вам не запугать меня. Наоборот, только расшевелите. Угрозы толкают меня на более активные поиски. С полицейскими на Гаити в такой ситуации, наверное, бывает то же самое? Иначе разница между нами и ними была бы слишком велика. Да и что вы получите, если я откажусь от дела? Меня заменят другим полицейским, а тот все равно будет искать вас, Лавелль.
— Да, но у того, кто вас заменит, не будет вашей фантазии. Он-то вряд ли поверит, что здесь колдовство, и ограничится обычными полицейскими методами. А этого я не опасаюсь.
Джек был поражен:
— Вы хотите сказать, что именно моя восприимчивость и фантазия представляют для вас угрозу?
Лавелль не стал возражать, он только предложил:
— Не хотите выходить из дела — не надо. Но прекратите копаться в магии. Относитесь к делу так, как к нему относится Ребекка Чандлер. Как к обыкновенному расследованию убийства.
— Я просто не могу поверить в подобную наглость, — отреагировал Джек.
— Ваш ум допускает, пусть и не полностью, что здесь участвуют сверхъестественные силы. Прошу, не трогайте эту линию. Это все, о чем я прошу.
— Вот как! Это все?
— Ограничьтесь полученными отпечатками пальцев, работой экспертов — словом, обычными средствами. Допрашивайте всех свидетелей, каких считаете нужным...
— Огромное спасибо за разрешение.
— ...меня это все не затрагивает, — продолжал Лавелль, как будто Джек его и не перебивал. — Так вы меня никогда не найдете. Я успею покончить с кланом Карамацца и буду на пути домой, прежде чем полиция размотает хотя бы одну ниточку в этом деле. Просто забудьте о магии.