Совок 12

Агарев Вадим

Перед глазами, как живая, встала несравненная мадам Ирсайкина. Женщина, безусловно, достойная во многих отношениях. Уже много лет, как городская жительница, судя по её установочным данным. Но свято блюдущая некоторые деревенские традиции. Не самые лучшие, следует отметить, традиции. Я бы даже сказал, традиции специфические. Судя по исходящему от неё амбре, а я это хорошо помню, мылась она строго по субботам. Или по пятницам, так как совсем не факт, что она иудейка. Но в любом случае, не думаю, что это приключалось чаще, чем раз в неделю. Именно по этой причине, во время всех последующих допросов после самого первого, я всегда усаживал её подальше от своего

стола. У стеночки и ближе к выходу из кабинета. И как можно скорее старался закончить с ней свой процессуальный диалог. Иного интимного общения с этой немолодой, но, безусловно, выдающейся женщиной, у нас, слава богу, быть не могло по определению.

Теперь же, после огульного заявления моего внезапно охромевшего экс-коллеги, многое усугубилось. И усугубилось на порядок. Ко всем прочим эксклюзивным особенностям Марии Антиповны Ирсайкиной добавлялись грехи, куда более тяжкие. Теперь, помимо присущей ей тяги к свальному греху с армянами-шабашниками и хронической немытости грузного тела, к её минусам можно смело прибавить еще два пункта. Кровожадное вероломство, прогрессирующее на почве корысти и неуёмную склонность к огульной клевете. И, что самое печальное, обе последние её подлости были направлены не в какую-то неопределённую абстрактность, а конкретно на меня, увечного.

— Ты кого имеешь в виду, Губанов? — решил я исключить все, даже самые маловероятные разночтения, — Ты это сейчас про Аллу Юрьевну? Про Юдину?

Мелко содрогаясь от нервной трясучки и при этом, не отвлекаясь от созерцания своего правого колена, капитан расстроенно помотал головой.

— Нет, эта рыжая дура здесь не при чем! — к моему облегчению, скоропалительно обелил он Аллу, — Я про Маньку Ирсайкину говорю. Это она тебя сдала! Всё подробно про тебя рассказала! И про деньги, и про золотишко с валютой, которые ты из лабаза Самуилыча забрал, — поднял на меня глаза, полные тоски и боли новоиспеченный инвалид. — Ты послушай меня, Корнеев, и пойми же наконец, я тебе дело говорю! Поделись казной Водовозова и всем тогда хорошо будет! Сам же знаешь, без денег я далеко от розыска не уйду! Я же во всесоюзном, Корнеев! Поделись деньгами, там же на всех хватит! Ты хоть и пацан еще, но всё равно следак! А раз следак, то не можешь не понимать, что, когда меня или Скобаря отловят, то тогда и про твой хабар известно станет!

— Не помогут тебе водовозовские башли, капитан! Ты с такой ногой и с баблом далеко от советской власти не убежишь! — кивнул я на неслучайно изуродованное колено мента-рэкетира, — И вот, что еще! Мне интересно, как ты отнесёшься к моим словам, если я тебе скажу, что никаких денег не брал? Что у меня даже мыслей не было на капиталы покойника претендовать? Ты в это поверишь? — с ухмылкой задал я вопрос, который изначально сам счел риторическим.

В моментально сузившихся глазах Губанова сначала мелькнула злая змеиная досада, а потом закрутился калейдоскоп ярчайших термоядерных эмоций. Лицо его, которое и так жизнерадостным не выглядело, резко осунулось и посерело, как у покойника.

— Погоди-погоди! Ты это серьёзно, парень? Или решил еще и пошутить надо мной после того, как калекой меня сделал? — севшим голосом, словно комок жеванного картона, выдавил он из себя вопрос, — Ты хочешь сказать, что эта старая сука меня на фу-фу взяла?! А на хера ей это?!!

Одноногий капитан утратил остатки малейшего самообладания и смотрел на меня взглядом жалкого и зачморённого на паперти побирушки. Он всматривался в моё лицо и выискивал там хоть какие-то признаки того, что я говорю неправду.

—

Не знаю, видать, чем-то я ей не понравился! — равнодушно пожал я плечами, — Я её хахаля не так давно в СИЗО отправил, может, поэтому обозлилась? Или испугалась, что её саму к уголовному делу пристегну как-то, — вслух предположил я, — Так-то мне глубоко по хер, поверишь ты мне или нет! Но знай, к водовозовскому богатству я не притрагивался! Можешь не верить, но даже и мыслей таких у меня не было. Другим голова была занята.

— Ииии-и… — не дослушав меня до конца, тонко и на одной ноте завыл отставной козы барабанщик, — Это ж надо! Как самого последнего лоха развела! На ровном же месте, блядь! Точно, на пустом месте из-за бабьих капризов старой суки ноги лишился! Я ж её живьём на ленты распущу, эту паскуду! — выпавший из здравого смысла Губанов начал биться мокрой головой о когда-то никелированную дужку кровати.

Ждать, пока он перебесится, времени у меня не было. Я опять взял со стола чайник и вылил остатки воды на голову, разочаровавшегося в женщинах упыря. Прямо из широкой его горловины

— А ты знаешь, капитан, теперь я думаю, что это она сама казну Якова Самуилыча к рукам прибрала! — выдал я наиболее вероятную версию произошедших событий.

И с удовлетворением отметив, что расстроенный соискатель водовозовского наследства прервался на тоскливой ноте, продолжил терзать его расшатанную психику. Поставив пустой чайник на стол, я подошел к собеседнику ближе.

— А тебя она по ложному следу за мной пустила! Чтобы от себя и от своей несметной добычи, которую она скрысила, отвлечь! Да, Маня сволочь редкостная, но заметь, она далеко не дура! Она, скорее всего так рассудила, что при всех твоих невесёлых обстоятельствах тебя непременно жаба задушит. И тут либо ты меня заколбасишь, либо наоборот, я тебя. Но Маня-то, крыса хитрожопая, она ведь при любом раскладе в плюсе и с прибылью останется! А заодно и опасных конкурентов, охочих до её богатства, одним ударом сильно проредит.

На охромевшего злодея было жалко смотреть. Перекошенное лицо объявленного во всесоюзный розыск бывшего опера, в эту минуту напоминало злую африканскую маску. Оно жило отдельной от его разума жизнью. Нервный тик и сопутствующая ему не менее нервная мимика, обильно сдабривались слезами, которых капитан, как мне представлялось, не чувствовал.

— И вот что еще заметь, друг ты мой Губанов, она тебя, как помоечного бобика на поводке провела! Ты, уже немолодой мужик и опер со стажем, а под её дудку этот краковяк вприсядку сплясал! Именно так, как Маня задумывала. И хрен ты ей теперь отомстишь! Просто ты этого по состоянию здоровья сделать уже не сможешь! А вот я смогу! — завершив процесс глумления над похитителем пельменницы, я умолк на минуту.

Шваркнутый хитрой содомиткой опер сидел и обтекал молча. В прямом и переносном смысле обтекал. С его короткой прически и из глаз стекали капли, но он на это не обращал внимания. Мне даже показалось, что Губанов забыл про боль в своей дырявой коленке.

Звонко похлопав новоиспеченного инвалида по мокрой щеке, я с немалым трудом привлёк к себе его внимание.

— Скажи мне, капитан, сам-то ты как думаешь, могла Марья Антиповна прихватить нычку ребе Водовозова? Ты же какой-никакой, а всё же опер. Да и общался ты с ней, в отличие от меня, в более доверительном формате. Это я для вас вражина-ненавистный следак, а с ней-то вы подельники! А это, почитай, что почти родственники! — без тени сарказма на лице, продолжал я накачивать своего визави, сея семена раздора.