Современный шведский детектив
Шрифт:
— Что-что? Кто дурак? Начальник полиции?
— Нет, Удин. И мелет, и мелет, не закрывая рта. А сигареты какие курит — господи, спаси и помилуй! И через слово «будь я проклят». Через слово.
— Да. Веселенькое дельце.
— Куда уж веселей. Пошли ко мне, а? Один я с ним не выдержу.
— Ладно. Все равно скоро совещание. — Улофссон вышел из-за стола, и оба направились к двери.
— Это Севед Улофссон, — сказал Хольмберг. — Хотя вы ведь уже встречались.
— А как же. Ты, между прочим, здорово похож на моего брата, — заметил Удин.
Хольмберг посмотрел на него.
— На летчика?
— Нет, на другого. Он в Стокгольме живет и тоже, как я, работает в полиции.
Эмилю Удину уже сравнялось сорок семь. Роста он был среднего — метр семьдесят. Рыжие волосы, крупный нос, пышные усы.
Одет он был в клетчатый пиджак и узенькие брюки-дудочки, на ногах — сандалии.
По слухам, он в своем деле корифей. Во всяком случае, так говорили стокгольмцы.
В Лунде же решили, что он не слишком умен.
В среду к вечеру об этом знало почти все управление. И сотрудники искали повод, чтобы хоть одним глазком посмотреть на сие чудо природы.
Совещание началось после обеда.
НП, Улофссон и Хольмберг ознакомили Удина с ситуацией.
— Ясно, — сказал он, — вот, значит, как обстоит дело. Да-а, я и говорю. История запутанная, ничего не скажешь. Что ж, раз на то пошло, принимаю, как говорится, командование…
— Ну и отлично, — сказал НП.
— Да-а, — продолжал Удин. — Посмотрим, что тут можно сделать. Придется здорово покорпеть, дотошно изучить все возможности, без предубеждения, как говорится. У этого вашего Турена не было любовницы?
Вопрос хлестнул их, как пощечина.
НП залился краской и, помолчав, ответил:
— Я лично понятия не имею.
— Вот как? Что ж, охотно верю. Он ведь, небось, не трубил об этом на каждом углу.
— Простите, но мне сдается, что мы ни с того ни с сего бросаемся по весьма и весьма сомнительному следу, — заметил Улофссон.
— Что ты имеешь в виду?
— Ничего особенного. Просто мы располагаем несколькими очевидными фактами и рядом странных точек соприкосновения. Зачем же копаться в личной жизни Бенгта?
— Да, — вставил Хольмберг. — Именно.
— Но я не это хотел сказать.
— А что же, черт возьми?
— Я имел в виду, что насчет Бенгта… позволю себе называть его Бенгтом, для простоты, как говорится. Потолковать надо насчет Бенгта, вот что. Я подумал, если у него есть любовница, то можно бы выспросить ее, поговорить с ней. Ведь вы не представляете, женатые мужчины болтают с любовницами о таких вещах, о каких при жене и не заикаются. Вдруг он сказал ей что-то очень важное с точки зрения поимки преступника.
Все молчали.
Черт возьми, думал Хольмберг, малый-то прав.
— Разве я не прав?
— Да, прав, — согласился Хольмберг.
— Ну? Так как, была у него приятельница? Будем называть ее так, потому что слово «любовница» в нынешних обстоятельствах звучит, пожалуй, грубовато.
— Нет, — сказал Улофссон. — Ясудить не берусь.
— Я тоже, — сказал Хольмберг. — Не знаю. Но думаю, вряд ли. Староват он для этого.
— Нет, парень. Нет. Возраст, если хочешь знать, только добавляет пикантности.
Час спустя решительно все заподозрили в Эмиле Удине ясновидца.
Трубку снял Хольмберг.
— Добрый день, — услышал он женский голос. — Кто у телефона?
— Ассистент уголовной полиции Хольмберг.
— Добрый день. Мне ужасно неловко, но… Мое имя Сольвейг Флорён, и…
Голос смолк.
— Да? — сказал Хольмберг.
В трубке откашлялись и продолжали:
— Мне очень неловко вас беспокоить. Я знаю, у вас и без того забот хватает, но… Я знала Бенгта… Турена… комиссара. Вот и подумала, вдруг вы мне поможете.
Хольмберг вздохнул.
— А в чем дело?
— Я только что звонила в больницу, выясняла, как он там. Ведь в газете было написано, что состояние критическое и неопределенное… а мне хотелось знать точнее… Я спросила, нельзя ли его навестить, и они сказали, что он до сих пор без сознания и что к нему пускают только жену и сотрудников полиции. А я… мне бы так хотелось… повидать его… если можно.
— Гм… И по какой же причине, если не секрет?
— Почему секрет. Мы были знакомы… если можно так выразиться…
— Знакомы… И близко?
— Да. Пожалуй, что так.
— Очень близко?
— Да…
— Кажется, начинаю понимать…
Сольвейг Флорен молчала, а в памяти Хольмберга сверкнул вопрос Удина насчет того, была ли у Бенгта любовница.
— Но его жена наверняка в больнице, и вам, видимо, не очень удобно появляться там, — начал Хольмберг.
— Однако…
— …если вы понимаете, что я имею в виду.
— Разве нельзя устроить так, чтобы я зашла в ее отсутствие?
— Он для вас много значил… то есть, значит?
— Да.
— Оставьте мне свой телефон, я выясню, можно ли это устроить, и позвоню.
— Правда? Позвоните? Спасибо. Это ужасно любезно с вашей стороны.
Он записал номер.
— Вы себе не представляете, как это для меня важно… ваша помощь, — докончила она.
Он рассказал Удину о разговоре.
— Будь я проклят! Ну, что я говорил?!
— Гм… да. Что будем делать?
— Пусть она его навестит. Звякни в больницу и узнай, там ли его жена. Если нет, действуй. Кроме того, можно воспользоваться случаем и побеседовать с этой дамой. Как говорится, убьем сразу двух зайцев.