Современный шведский детектив
Шрифт:
Интересно, что она за…
Переспал разок… Фу ты, черт!
Впрочем, как знать.
Карандаш сломался.
— А, черт!
Он швырнул карандаш в угол и взял другой.
Двадцать первого. Так и запишем: 21-го.
Бенгт говорил «на днях»…
Как это понимать?
В пределах двух-трех дней?
— А, ладно… Запишем так: «Объявление 15.3, ответы не позднее 1.4».
И сразу же начали отсев, да?
Возможно…
Между первым и двадцать первым апреля… на днях…
Скажем, числа пятнадцатого…
Но…
Он заглянул в календарь. Пятнадцатого была суббота.
Тогда четырнадцатого? Или семнадцатого?
«Разговор Фрома с Бенгтом 17.4(?)», — записал он.
Но ведь и Соня сказала «на днях»…
Должно быть, он говорит так по привычке…
На днях.
Черт, что же тем временем произошло?
Итак, семнадцатое. Видимо, как раз тогда состоялся последний, решающий отсев, после которого осталось всего пять кандидатур. Так, что ли? Может, с них и начать?
Хотя черт его знает… Лучше предположим, что первый отсев…
Отсев!
Он громко фыркнул.
Ни дать ни взять скот сортируют…
Первый отсев можно, пожалуй, послать к черту, ведь явно не стоило и…
Он со вздохом раскрыл папку и приступил к работе: листал, прочитывал, вытаскивал скоросшиватели, просматривал бумаги, копии свидетельств, справки, письма, систематизировал — одно сюда, другое туда.
Двадцать четыре в одну стопку — первый отсев.
Тринадцать в другую — второй отсев.
Пять. Пять последних храбрецов, избранники.
Тем временем Севед Улофссон навел кое-какие справки на Стура-Гробрёдерсгатан. Когда он там появился, сотрудники НТО уже все закончили.
— Ага, вы еще здесь.
— Да, — отозвался Курт Линдваль, — но, как видишь, закругляемся.
Они собирались уходить.
— Нашли что-нибудь?
— Да вроде ничего особенного, но все, что, с нашей точки зрения, представляло интерес, мы просмотрели. Похоже, бабенка здорово мещанистая.
— Что ты имеешь в виду?
— Прорва рукоделия. Я в жизни не видал столько барахла. Даже у жены, а это уже кое-что значит. Кружавчики, вышивки, разные там штучки-дрючки — ужас сколько всего. Вязание.
— Ну и ну…
Севед пошел обзванивать квартиры и беседовать с жильцами.
В половине шестого все собрались в кабинете Турена.
— У нее определенно несколько приятелей, — подытожил Улофссон. — Во всяком случае, такое впечатление сложилось у соседей. Оно и понятно. Одинокая, и вообще… Кстати, отнюдь не уродина… Только вот постоянного кавалера никто не приметил. Кроме соседки по этажу. Она видела того типа, хромого. Он в последнее время туда зачастил.
— И давно? — спросил Хольмберг.
— Очевидно, началось это недели три назад, и заходил он к ней по нескольку раз в неделю.
— Пожалуй, не слишком часто для влюбленных голубков?
— Пожалуй что нет…
— Ты уточнил, как он выглядит?
— Ну, высокий… еще кое-кто из жильцов его видал… довольно высокий и как будто приятной наружности. Но внимательно его никто не разглядывал, и подробного портрета я не получил. Они либо мельком видели его на лестнице, либо сталкивались с ним вечером во дворе. Днем его никто не видал.
— Понятно. Она ведь днем работала.
— Это верно, но я хочу сказать: даже по субботам и воскресеньям.
— Кстати, как ее дела, Эмиль?
— Врач говорит, состояние довольно критическое, ему, мол, редко доводилось видеть людей, так зверски избитых, будь я проклят. Она без памяти, очень слаба, пульс едва прощупывается. Один глаз ни к черту, и не исключено, что она ослепнет полностью. Если выживет, конечно. Но этого врач пока не знает.
— Та-ак…
— Я и насчет Бенгта справлялся: там все по-старому. Лежит без сознания, или, как это называется на медицинской тарабарщине, в коме. Жена и сын неотлучно при нем. Врачи говорят, что вообще-то он давно должен был умереть. И насколько я понимаю, не питают особой надежды, что он выкарабкается.
Больно уж ты резвый да циничный насчет этого, со злостью подумал Улофссон.
— Я тут поразмыслил… — начал Удин и замолк.
— О чем? — спросил Хольмбсрг.
— Об Инге Йонссон. Нападение на нее не вписывается в картинку.
— Первое, о чем мы подумали, когда ее нашли.
— Да, и тем не менее все сходится, если вы понимаете, что я имею в виду.
— Нет, не понимаем.
— Фром открывает вакансию — он ведь, как говорится, у себя в конторе царь и бог. Затем у нас есть Бенгт, который дает ему кое-какую информацию, и эта информация в известном смысле послужила толчком ко всему. И наконец, Инга Йонссон, которая опять-таки занималась соискателями. Все вертится вокруг этой должности.
— Ну и что?
— А способ? — вставил Улофссон. — Два раза стреляли, а тут — зверское избиение.
— Вот-вот, два раза стреляли, а тут — зверски избили, как ты совершенно справедливо заметил. Но неужели ты не догадываешься?
— О чем? — спросил Улофссон.
— Не мог он в нее стрелять на третьем этаже большого дома, где кругом полным-полно народу и каждый может услышать выстрел. Он бы и по лестнице спуститься не успел — мигом бы заметили, а может, даже и схватили.
— Ну а избиение? Тоже ведь слышно. Она и закричать могла.
— Почему он ее не задушил? — перебил Хольмберг. — Раз уж решил убить?
— А я не сказал?
— Чего не сказал?
— Что у нее на шее следы удушения?
— Нет.
— То-то и оно, будь я проклят. Он думал, что она мертва, понятно? Наверняка думал. Вы ведь видели, сколько там кровищи.
— Угу. Она просто плавала в крови, — вспомнил Хольмберг. — Похоже, текло и из носа, и изо рта, и из глаз.