Союз нерушимый
Шрифт:
На улицах было очень людно, ярко горели вывески магазинов, парикмахерских и ателье. Лампы подсвечивали вывешенные в преддверии праздника насыщенно-алые флаги и цветастые плакаты "Да здравствует CLXVI годовщина Великой Октябрьской Социалистической Революции". На листках бумаги и плававших в воздухе крупных голограммах безжалостно отретушированный Ленин в кепке протягивал руку куда-то вперёд, в светлое будущее, которое обязательно должно наступить.
"Верным путём идёте, товарищи!", - говорил он с плакатов, а я посмеивался с подобной некромантии. И почему советскому человеку обязательно требовалось одобрение мертвецов?
Мысли в голове еле ворочались, тяжёлые, как камни. А в животе ворочался страх, неприятное предчувствие и нежелание выполнять приказы Голоса.
Разумеется, мне не хотелось обстреливать Контору, даже учитывая то, что её специалисты со мной сделали. Почувствовать себя зерном, попавшим в равнодушные жернова чудовищной государственной структуры, было неприятно, однако я прекрасно понимал, что истинные виновники моих злоключений находились вовсе не в кабинетах Лубянки.
Только сейчас я получил время всё это обдумать.
Кто же это? Кто те люди, что убивают депутатов в центре Москвы, а потом жертвуют целыми генералами КГБ для того, чтобы не позволить провести расследование? Интересно, с чем мне на самом деле пришлось столкнуться? Переворот? Да, похоже на то. Но чтобы сказать это с уверенностью, нужны были доказательства. Без них всё, придуманное мной, было пустым теоретизированием, не более.
А Голос? Построение фраз, поведение и другие мелочи приводили к мысли, что это Унгерн. Но это тоже надо было доказать.
Машина обнаружилась в тёмном дворе - у старой-старой ивы, которая под своим весом сломалась пополам. Ракушка с кривой надписью "Зайчук, д.51 кв.13" стояла в её тени, рядом с теплотрассой. Я на всякий случай сфотографировал надпись и присмотрелся к самому гаражу. Он тут появился недавно: на это указывали следы в грязи и отсутствие листьев на крыше.
Открыв навесной замок, я откатил переднюю часть гаража и увидел искомую белую (а если быть точным, серую от времени) "Победу". Плавные обводы корпуса, пять дверей и круглые фары, придававшие машине дружелюбный вид, роднили её с древним предком.
В багажнике нашлось оружие - то самое, о котором говорил Голос. Стандартный армейский автомат - крупнокалиберный потомок Калашникова, судя по неаккуратно зачищенной ржавчине, копаный. Пистолет - тоже армейский и тоже "найдёныш". И гранаты - в картонной коробочке из-под десятка яиц выпуска птицефабрики "Завет Ильича".
Навигатора в машине не оказалось, поэтому пришлось, перетащив весь арсенал в салон, ехать самостоятельно, что накладывало отпечаток на выбор дорог: современных скоростных автострад я боялся, как огня.
Я крался по тёмным улочкам - зелёным и совершенно голым, двухэтажно-барачным и новым высотным. Мимо стандартных бетонных коробок и ярко светящихся игл жилых комплексов партийных бонз и советских медийных персон, вроде знатных доярок и шахтёров-стахановцев. Один раз моё сердце едва не выскочило из груди, когда из-за поворота выехал жёлтый "москвич" с синей полосой и мигалками. Пришлось понервничать и следить за соблюдением всех правил дорожного движения. К счастью, очень скоро милицейская машина свернула в переулок, и, лишь когда мы разминулись, я, наконец, смог выдохнуть.
Чем меньше оставалось ехать до Лубянки, тем больше я переживал. Напевал дурацкие песенки, озирался по сторонам, дёргал ногой и несколько раз чуть не повернул обратно. Когда здание Конторы показалось вдалеке, я аккуратно припарковался у электронной тумбы, над которой в воздухе вились афиши с репертуаром столичных театров. По тротуару неспешно прогуливались пары, из динамиков на столбах лилась музыка: древний певец вещал, что любимый город может спать спокойно.
Стук в стекло застал меня врасплох, отчего я вздрогнул и чуть не схватился за пистолет. На улице стояли, явно удивлённые моей реакцией, молодой армейский офицер и девушка в красном платье с огромной брошью.
Покрутив за ручку, я приоткрыл стекло и увидел, что на отглаженном до хруста кителе офицера висит орден Величайшей Отечественной Войны - красная пятиконечная звезда с двумя скрещёнными автоматами Калашникова на фоне ядерного взрыва.
– Что?
– недружелюбно поинтересовался я.
– Отец, до Красной площади за трёшку докинешь?
– поинтересовался офицер, который в действительности оказался не таким уж и молодым: просто худой, да темнота скрыла морщины.
И какой я ему нафиг отец, вроде даже выгляжу не особенно старше. Офицер улыбнулся и добавил: - А то Париж видел, Брюссель видел, в Нью-Йорке на статуе свободы фотографировался, а Кремля не видал.
– Да тут пешком пять минут, - махнул я рукой в сторону бывшей Никольской улицы, фасады которой бережно восстановили по довоенным фотографиям.
– Не, пешком не надо, - офицер подмигнул мне. Всё ясно. Шикуем, перед дамой покрасоваться хотим.
– Не могу, командир, - я виновато развёл руками.
– Заказан.
Офицер ушёл к следующей машине, а я расстроенно подумал, что с удовольствием бы прокатил его не только до Кремля, но и устроил бы экскурсию по всему Золотому Кольцу, лишь бы оттянуть момент.
Ладно, чёрт с ним. В конце концов, не надо никого убивать. Пара автоматных очередей по окнам, которые всё равно бронированные, бросок гранаты - и дело в шляпе. Сбежал же я один раз, значит, и во второй смотаюсь. Была не была.
Памятник Дзержинского, казалось, укоризненно косился на меня.
– Чего уставился?
– пробурчал я, положил автомат на колени и с трудом оттянул тугой затвор, досылая маслянисто заблестевший в свете фонарей патрон. Проехав мимо офицера, который усаживал даму сердца в машину, я влился в поток транспорта и пошёл на разворот. Окно было открыто, левой рукой я держал руль, а правой взялся за скользкую рукоять.