Создатель балагана
Шрифт:
– Это они поют, – пробормотал Корпс.
Бывают такие моменты в жизни, когда ты произносишь самые что ни на есть банальные вещи – не потому, что хочешь сказать что-то новое или обогатить знания собеседников об окружающем мире. Нет, ты просто не в силах держать в себе эмоцию и готов поделиться ею с первым встречным. Пусть это даже Гераклид, пускающий слюну.
На мгновение Юлиуса перекосило от ревности и отвращения. Капли слюны на небритом облезлом подбородке нелепого Гераклида портили эстетику момента. Однако стоило отвернуться и вновь посмотреть на прекрасных дев, как очарование
И тут сбоку раздался крик умирающего жирафа. То есть Юлиус, конечно, не знал, как именно кричит умирающий жираф – он это животное видел только два раза в жизни, да и то в детстве, в бродячих зверинцах-цирках… Но в голову ему пришло именно это сравнение.
Потом заскрипело несмазанное колодезное колесо. Заржавевший штурвал.
Закашлял неисправный двигатель.
Завопил осел, которого не кормили вот уже неделю.
Заверещала стая осипших гагар.
А если откинуть бледные образы и сравнения в сторону и взглянуть правде в лицо, то Герклид запел. Не попадая в ноты и в ритм, но компенсируя это громкостью звука, он подхватил песню. Не выдержавший такого издевательства над прекрасным Александр возмущенно запищал и забился в тазу, еще больше усилив диссонанс.
Юлиус уже было занес руку, чтобы отвесить Аквусу затрещину, а еще лучше – скинуть его за борт, прости Посейдон… Но тут неудобная мысль наконец нашла лазейку между сладкими звуками, пропитавшими мозг мошенника, как патока, и разбудила здравый смысл.
Мысль состояла ровно из двух слов. «Сирены» и «разобьемся». Юлиус хлопнул себя по лбу и бросился к люку. Скатился вниз по лестнице и что было сил крутанул маленький штурвал.
Припав к окулярам, мошенник вновь увидел прекрасных дев. Они продолжали петь, но теперь на лицах их появилась растерянность. Корпс даже догадывался, отчего. Вожделенная добыча, подойдя практически вплотную, стремительно разворачивалась. Юлиус в какой-то степени понимал их разочарование, но, несмотря на то, что всегда готов был помочь красивой женщине, сейчас ему этого делать не хотелось.
Едва корабль вернулся на прежний курс – по крайней мере, так показалось Корпсу, – мошенник дернул рычаг, который регулировал скорость, и кое-как удержался на ногах. Судно буквально подпрыгнуло на волнах и понеслось прочь.
Сзади кто-то охнул. Юлиус развернулся и увидел, что Леонид тоже спустился к люку.
– Сбавьте скорость! – закричал ученый.
– Это сирены! Если не убраться подальше, то мы разобьемся, а они нас сожрут!
– Да я понял уже! Сбавьте скорость, двигатель по такой жаре и так перегрелся!
Ученый подобрался ближе и сам дернул рычаг, переводя его на «малый вперед». Корабль замедлился, и Юлиус напряженно вслушался в тишину. Только механические скрипы, мерное урчание двигателя и шум волн. Никаких прекрасных дев и чарующих песен.
– Теперь вы должны пойти и извиниться перед своим другом, – сказал Леонид. – Как бы то ни было, но он только что спас нам жизнь.
– Он этого не хотел, – скривился мошенник. – Он просто отвратительно поет.
– Мне кажется, что мотив сейчас не имеет значения. А вот результат, который выражается в том, что мы
Юлиус не мог не признать, что в здесь есть здравое зерно. Если бы не Гераклид, то сейчас мошенник стал бы ужином. Или что там следующее в графике принятия пищи? В любом случае, извиниться действительно стоило.
Вернувшись на палубу, Корпс застал Аквуса на корме. Тот напряженно вглядывался вдаль.
– Прости меня, дружок, – сказал Корпс. – Ты не бесполезен. И хотя, Орк тебя забери, я считаю, что в одиночку справился бы лучше, но именно сейчас и именно здесь, ты спас нас. Возможно, боги были в чем-то правы.
Юлиус замолчал, ожидая бурных вскриков радостей и объятий, сопровождаемых криком «я знал, что мы лучшие друзья!». Может быть, самовосхваления и попыток тут же сложить оду в собственную честь. Но Гераклид Аквус все так же безучастно всматривался вдаль.
– Эй, ты не слышишь? Я извиняюсь, а ты – герой!
В этот раз Гераклид соизволил обернуться. Выражение скорби на его лице смогли бы повторить только самые лучшие актеры современности.
– Я действительно так ужасно пел? – голос Аквуса дрогнул, на глазах выступили слезы.
«Ох, ну почему так всегда? – пробормотал про себя Юлиус. – Почему я всегда должен раскрывать этому человеку-бедствию глаза на его „таланты“? Почему этим не может заняться кто-нибудь другой?»
– Нет, дружок, – Корпс постарался, чтобы это прозвучало как можно честней. – Это была великолепная песня. Настолько великолепная, что мы сразу поняли – ну, зачем нам эти две бабы, которые всего лишь блеют, как овцы? Сирены, тоже мне!.. Да, ты прекрасно пел, можешь не сомневаться!
– Ты меня не обманываешь? – скорбь не уменьшилась, а в глазах появилась еще и подозрительность. – Мне показалось, что тебе понравилась их песня.
– Только до тех пор, пока я не услышал твою!
Юлиус любил ситуации, когда абсолютная правда может трактоваться так, как это желает слышать собеседник. Вроде и не врешь, и говоришь то, что думаешь.
– Я начинаю тебя понимать, – Аквус важно кивнул, до боли напомнив себя в минуты наивысшего самолюбования. Корпс вздохнул. Период вселенской скорби миновал. К счастью или к сожалению – будет видно дальше. – Вот у них не было такого хорошего певца, а потому они сейчас все мертвы.
Мошенник, несмотря на жару, похолодел и быстро взглянул в том направлении, куда указывал палец Гераклида.
В нескольких десятках метров, то появляясь, то исчезая за бурунчиками пены, дрейфовали останки корабля. Судя по ним, это был старомодный парусник – обломки досок и мачты, а также грязно-белое полотнище, цвет которого настолько походил на морскую пену, что если бы не меткий взор Гераклида – следы кораблекрушения остались бы незамеченными.
Казалось бы, ничего удивительного – в море плавают десятки и сотни досок, измочаленных о скалы жадной стихией. За ними никто не гоняется, за исключением жителей бедных каменистых островов, для которых любой обломок дерева на вес золота. Сокровища и ценные вещи, буде таковые имеются на борту, идут на дно первыми, так что никакой практической ценности найденные обломки обычно не представляют.