Спасти Париж и умереть
Шрифт:
На самом деле все было сложнее. Гиммлер ответил, что он не помнит этого донесения. И спросил, какой конкретный интерес могут представлять разработки Менгеле и почему Курт звонит, ведь о работах Менгеле можно прочитать в газетах.
– Вопрос важен, – сказал Курт. – Я настаиваю на том, чтобы вы меня выслушали. В противном случае я не звонил бы вам, ограничился письменным сообщением.
Он еще некоторое время рассказывал о задумках Менгеле, стараясь подобрать самые выгодные для доктора выражения.
Спустя четверть часа Менгеле
– Нет слов, чтобы выразить мою благодарность… – сказал доктор. – Вы так много для меня сделали…
Курт молчал. Звонок принес неожиданные результаты. Но если немецкий штандартенфюрер Курт Мейер мог быть озадачен этим звонком, то советский разведчик Иван Денисов пребывал в полном отчаянии… Гиммлер приказал пустить «Циклон-Б» в парижские катакомбы – уничтожить партизан. Деятельность военного коменданта города фон Маннерштока по подготовке взрыва Парижа была признана образцовой.
В такой обстановке надо было думать, что делать дальше.
Отправив Менгеле, Курт вспомнил о Фредерике Лагранже. Ученого уже перевели в камеры на авеню Фош. Курт снял телефонную трубку.
– Будьте добры, ответьте, как там наш заключенный? – обратился он к дежурному.
– Переведен в двадцать седьмую камеру, господин штандартенфюрер, – ровным голосом доложил офицер.
Лагранжа сперва поместили в камеру, где сидел один из подпольщиков. Результат был неожиданный – Лагранж отказался от еды.
– Хорошо, – сказал Курт. – Приведите его ко мне для допроса.
Он сидел и думал, что скажет этому человеку. Сразу изложить суть дела, открыться? Вернее всего было ничего пока не говорить. Сперва надо было познакомиться.
Через некоторое время к нему ввели заключенного. Лагранж оказался седым старцем, сутулым, как бы согбенным под жизненными проблемами. Однако он вполне молодо смотрел из-под кустистых бровей.
– Садитесь, – сказал Курт. – Вас зовут Фредерик Лагранж, – добавил он после того, как старик расположился на стуле.
Человек поднял и опустил брови.
– Совершенно справедливое наблюдение.
– Вы родились… – Мейер назвал дату, вычитанную в досье. Продолжил читать: – Тема ваших исследований…
– Вот этого не надо! – сурово сдвинув брови, ответил старик. – Не утруждайте себя, господин штандартенфюрер, перечислением терминов, которые вам чужды! Математика – удел весьма узкого круга людей, разбросанных по земному шару… И если один из этого замкнутого множества людей делает что-либо такое, чего не сделали другие из этого же множества, вокруг начинается какая-то дикая малопонятная свистопляска…
– Вы странным образом словоохотливы! – вставил Курт. Его начал интересовать этот человек.
– Вы зажгли меня! – отрезал заключенный. И продолжил, словно давно ждал возможности выговориться: – Мне кажется, люди, поднимающие шум, сами не знают, чего они хотят… Они радуются, как радуется ребенок приходу отца с работы…
– Или обещанию купить новую игрушку, – добавил Курт. – Или моменту, когда отец целует его мать… Они сами не знают, что за этим последует, однако все ждут чуда…
Старик осекся. Он некоторое время молча разглядывал Мейера.
– Вы слишком проницательны для штандартенфюрера.
– Вы не только математик, Фредерик, – сказал Курт. – Вы талантливый инженер. Вы проводили исследования по устойчивости сооружений, когда под городом прокладывали коммуникации метрополитена, вы изучали катакомбы… – Говоря так, Мейер рассматривал лист бумаги, где у него были записаны основные научные заслуги Лагранжа. – Помогите мне…
– Если вам нужны советы, как уничтожить город… Это меня не касается! В Париже есть сотни людей, которые могут помочь вам. Обращайтесь к ним. Я стар и немощен.
– Хорошо, не будем говорить на научные темы, перейдем к более прозаическим, бытовым темам, – сказал Мейер. – Почему вы отказались от приема пищи?
Собеседник пожал плечами.
– Я не отказывался, – сказал ученый. – Я случайно обнаружил, что меня кормят не так, как остальных. Я изъял из своего рациона лишние продукты, только и всего. Хочу быть, как все.
– Послушайте… – Мейер вздохнул, откинулся на спинку стула.
Вообще-то можно было переходить к сути дела (Курт чувствовал себя подготовленным к этому), однако надо было добиться, чтобы инженер проявил хоть толику доверия.
– Собственно, чего вы добиваетесь таким своим поведением? – выжидая, спросил Мейер.
– Я? – удивился Лагранж. – Ничего! До войны я жил своей скромной жизнью, никого не трогал, и тут вы меня арестовали. Вы. Чего-то хотите – опять-таки вы…
– Кто – мы?
– Вы, немцы. А я даже не причисляю себя к этой нации.
Мейер вздохнул. Да, перед ним был трудный орешек. По сути, ученый поднялся в моральные выси и хотел, чтобы перед ним извинились.
– Если хотите, я сделаю это, – сказал он. – Я извинюсь перед вами – за весь немецкий народ, который не виноват, что к власти пришел Гитлер… Я не тот, за кого себя выдаю…
– Вы принадлежите к заговору Штауффенберга?
– Господи, нет…
– Вы говорите «господи»? Вы не немец! Гитлер отменил религию! Религии больше нет! Кто же вы на самом деле, загадочный штандартенфюрер?
На него смотрели задорные молодые глаза, и Курт Мейер подумал, что может не вести долгих разговоров с этим человеком. Он доверял Лагранжу и хотел открыться ему.
– Послушайте, Фредерик, – сказал Курт. – Прошу вас верить мне… – Он сделал паузу и словно бросился головой в омут: – Я не принадлежу к заговору полковника Штауффенберга, вы правы… Я… Я не вправе открываться перед вами, однако скажу, что у нас с вами есть общие друзья. Ваш друг, которого я прекрасно знаю, он жил в Париже до войны. Вы помните садовника Жюля Ришара, господин Лагранж? Его особняк стоял рядом с вашим.