Спецназ

Штадлер Коос

Это было 26-го декабря 1980 года, и такое пополнение стало прекрасным рождественским подарком. На своем крайней ночевке мы организовали пиршество, хорошо разместившись, с товарищами, прикрывающими друг друга. С последними лучами Солнца мы переместились в укрытие, и под ярким звездным небом я думал о своей семье, которая сейчас собралась вместе и вечером делила подарки и радовалась вести о Рождестве.

В ту ночь, несмотря на подавляемый страх и неуверенность в том, что принесет нам следующий день, я выработал персональный подход к жизни, личную философию, которая стала своеобразным мерилом на все то время, пока я выполнял тайные задания в странах, в которых скрывались вражеские силы. Мысленно я выходил из своего тела, смотрел вниз

на себя, лежащего под звездами в чужой стране, и задавал себе один вопрос: «Где бы я предпочел быть в данный момент?» И если я честно отвечал сам себе: «Нигде. Я хочу быть именно здесь», — то моя душа наполнялась покоем, несмотря на все свои страхи и неуверенность, поскольку знал, что все было именно так, как и должно было быть. Я принял решение быть там, и был готов взять на себя всю ответственность за это.

Зачастую это было легче сказать, чем сделать, но такая философия руководила мной и оставалась верной до тех пор, пока я занимался специальными операциями. В последующие годы службы в спецназе я переживал периоды постоянного и экстремального стресса, и во время них заново испытывал все старые страхи — меня даже накрывали воспоминания о близких боестолкновениях во время службы в разведывательном отряде 31-м батальона. Но сущность такого подхода к жизни провела меня через многие сложные ситуации, не только во время специальных операций, но и на более позднем этапе моей жизни, когда я участвовал в экстремальных спортивных мероприятиях, и в конечном итоге, во время 200-километрового одиночного перехода по одной из самых бесплодных песчаных пустынь на земле — Руб-эль-Хали, или «Пустой квартал», в Саудовской Аравии.

В ту ночь я заснул с набитым животом и счастливыми воспоминаниями о своих близких, зная, что встречу вызовы нового дня обновленный телом и духом.

В 1981 году Западный фронт СВАПО предпринял ряд глубоких рейдов из своей базы, располагавшейся в окрестностях Каамы, через границу в Каоколенд, — бесплодную полупустыню, граничащую с пустыней Намиб. Разведывательному отряду 31-го батальона была поставлена задача провести ряд операций в Анголе по обе стороны реки Кунене. Цель заключалась в том, чтобы выявить передовые позиции СВАПО, которые могли бы служить перевалочными пунктами для групп, проникающих вглубь Юго-Западной Африки.

Операции эти, проводимые из Руаканы, во многом отличались от того опыта, который я получил до этого момента. Прежде всего, местность была покрыта деревьями мопане, а грунт был твердый, в отличие от плотного песка, который покрывал весь Овамболенд до восточных и центральных районов южной Анголы. Подлесок был относительно редким, что означало, что нам редко когда удавалось находить хорошее укрытие и поэтому мы никогда и нигде не задерживались. Еще одним отличием была пересеченная горная местность к западу от водопада Руакана. Это был целый мир, отличавшийся от поросшей густой растительностью саванны Овамболенда.

В отличие от тактического штаба, который мы организовали в Катима Мулило, в Руакане у нас была уютная маленькая комната с радиостанцией в бункере, которая служила нам пунктом управления. Вначале наша передислокация была временной, поскольку нам нужно было познакомиться с местностью и, что более важно, убедить руководство 20-го сектора в Ошакати в том, что мы подходим для этой работы. Поэтому все наши первые разведвыходы проходили на «безопасной» стороне реки Кунене, — в основном это были неглубокие вылазки, призванные определить, хватит ли у СВАПО смелости переправиться, чтобы создать передовые базы или проникнуть глубже в Юго-Западную Африку.

На тот момент стратегическая позиция САДФ была несколько ограничена, поскольку официальная позиция Претории заключалась в том, что в Анголе южноафриканских войск не было. Поэтому захват южноафриканского солдата по ту сторону границы стал бы для ангольцев крупным призом. В то же время Претория пыталась убедить скептически

настроенный мир в справедливости наших действий и получить доказательства того, что МПЛА поддерживает СВАПО. Как всегда, военные действия определяла политика.

Чтобы снизить риск захвата военнослужащих южноафриканской армии в плен, территориальное командование Юго-Западной Африки издало приказ, согласно которому регулярным войскам ЮАР запрещалось проводить операции в составе подразделений силой меньше отделения или десяти человек. Это правило также распространялось на все подразделения, постоянно находящиеся в оперативном районе, включая 31-й и 32-й батальоны.

Я поначалу подумал, что этот приказ был шуткой. Отделение из десяти человек было чрезвычайно уязвимо, особенно если солдаты не были обучены тонкостям тактики малых подразделений. Они оставили бы следовую дорожку, такую же четкую, как шоссе, подняли бы ненужный шум, и при этом у них все равно не хватило бы огневой мощи, чтобы противостоять крупным силам противника.

После обсуждения этого вопроса со своим начальством, как в 10-м секторе, так и в 31-м батальоне, мы пришли к компромиссу: отныне все разведывательные операции будут проводиться в составе отделений по десять человек, которые будут включать в себя две группы по пять человек — каждая под управлением своего командира. Обычно отделение из десяти человек применялось под руководством одного тактического штаба, однако мы решили, что две группы по пять человек будут действовать самостоятельно, каждая в своей зоне ответственности, но на так называемой дистанции поддержки друг от друга. Это решение устроило всех, и нам удалось несколько растянуть эту «дистанцию поддержки».

В то время, когда мы действовали из Руаканы, я на несколько недель был выведен из строя после того, как заразился малярией. Однажды, занимаясь физической подготовкой с оперативным персоналом базы, я вдруг почувствовал себя очень плохо. После этого у меня сильно разболелась голова и началась неконтролируемая рвота.

Малярия свалила меня с ног. Лежа в тесном, жарком изоляторе на «Урагане», — аэродроме и пункте временной дислокации артиллеристов под Руаканой, я потерял сознание, и лихорадка унесла мой разум в ужасные дали. Меня одолевали странные галлюцинации о полчищах бойцов СВАПО, падающих с деревьев на мое тайное убежище. В следующий момент я снова оказывался на зеленых пастбищах вдоль реки Оранжевая со своей семьей. Помню, как в какой-то момент между этими приступами лихорадки мои товарищи пришли проведать меня, и я с потрясением понял, что они прощаются со мной. Но постепенно я вышел из этого ужасного состояния и в течение трех-четырех дней постепенно приходил в себя.

Я был слишком слаб, чтобы отправиться на боевую службу, и, поскольку в оперативном районе было зафиксировано несколько случаев церебральной малярии, меня поместили в госпиталь Ошакати для наблюдения. После выписки я взял двухнедельный отпуск, прилетел домой и провел драгоценное время со своими родными в Апингтоне.

Во время многочисленных операций в Анголе и Замбии я имел честь видеть рядом с собой Ксиватчу Шекамбе. И по сей день я считаю его одним из лучших солдат в буше, с которым я когда-либо работал. Он обладал удивительным чувством ситуационной осведомленности, которое зачастую граничило с предчувствием, шестым чувством, которое позволяло ему понимать и предсказывать развитие тактической обстановки.

Ксиватча обладал почти сверхчеловеческими навыками следопытства. В подразделении рассказывали историю о том, как его предыдущий командир взвода в роте «А», молодой лейтенант, поспорил с некоторыми белыми южноафриканскими следопытами во время учебного курса в Каманджабе. Наш молодой лейтенант похвастался, что нет такого следа, по которому не могли бы пройти его бушменские следопыты. Тогда белые южноафриканцы выставили своего лучшего следопыта, чтобы он проложил след для бушменов из 31-го батальона. Ксиватчу отправили на выслеживание.