Список Мадонны
Шрифт:
Цитадель доминировала в Верхнем городе Квебека. Это была массивная крепость, замыкавшаяся в кольцо диаметром в три мили. Построенная из того же самого серого гранита, кварца и темного сланца, что и скала, на которой она стояла, Цитадель включала в себя высокие каменные стены, батареи и фортификационные сооружения, которые шли до самого края крутого обрыва у реки. Сэр Джон Колборн ненавидел это место. Зимой здесь было холодно, здание плохо отапливалось, и он чувствовал себя как в тюрьме. На изогнутой крепостной стене прямо под его окном на флагштоке с зазубринами лениво колыхался британский флаг. Двое часовых, патрулировавших по крепостной стене, смешались с толпой зевак, припавших к самому краю, чтобы сверху полюбоваться городской суетой. На серой спокойной воде стояли на якоре более тридцати парусных судов и один почтово-пассажирский пароход. Вдали размытые очертания унылых зеленых холмов исчезали в тумане, неожиданно поднявшемся с Атлантики. «Да, — подумал Колборн, — довольно мирная сцена». Цитадель являла собой напоминание любым иностранным военным кораблям, что британская мощь в Канаде крепка и непоколебима. Вся проблема состояла в том, что опасность шла не с воды под крепостью. Опасность находилась в других местах, за теми холмами в аккуратных белых деревушках, в которых зрело глухое недовольство.
Какое-то время спустя Колборн отошел от окна и уселся в старое, но удобное рабочее кресло, вызвал ординарца и послал его с депешей к генерал-майору Клитероу, приказывая тому немедленно явиться. Настало время действовать и дать шанс Клитероу проявить себя. Слухи о втором восстании ходили все лето. Недовольные крестьяне по берегам реки Ришелье и в приграничных районах, согласно этим слухам, вооружались, ожидая поддержки со стороны американских граждан, готовых вторгнуться через границу. Хотя он не сомневался в своем понимании глубины ненависти, тлевшей в долине, Колборн тем не менее был настроен скептически по поводу возможности вспышки нового бунта. Его подчиненный был менее оптимистичен и настаивал на том, чтобы ввести войска на территорию по течению реки Ришелье вниз от Сореля. Тогда он сделал Клитероу поблажку, поскольку тот был в этой стране недостаточное количество времени, чтобы принимать правильные в стратегическом отношении военные решения. Теперь же, в свете участившихся донесений о различных сборищах и тайной поставке вооружений, всегда отличавшийся осторожностью Колборн начал ощущать знакомые сигналы тревоги. Если Клитероу был прав, то в таком случае они находились в состоянии опасной изолированности, особенно если донесения об американском участии были хоть сколько-нибудь близки к реальности. Правительство Соединенных Штатов проявляло ко всему этому полное равнодушие, несмотря на непрекращающиеся заявления Дарема. Их армии внимательно наблюдали за событиями в недавно рожденной Республике Техас, а граница с Нижней Канадой охранялась редкими патрулями, силой немногим более «капраловой стражи». К черту Дарема и его гордыню. Убегая, как нашкодивший мальчишка, он оставил настоящего солдата драться вместо себя. Слава богу, теперь он сам будет отвечать за все. Гораздо лучше сражаться в бою, когда у тебя под ногами не мешается старший начальник, у которого военных знаний не больше, чем у корнета. И все же он хотел бы сейчас оказаться на Ионе. Протерев уставшие глаза, он стал ждать прибытия Клитероу.
Клитероу стукнул в дверь лишь раз и через полминуты уже стоял по стойке «смирно» перед своим начальником. Из-за спины Колборна на него взирали усталые глаза покойного короля Уильяма IV, выглядевшего абсурдно смешным в своей морской фуражке. Формальности не заняли много времени. Без головных уборов и в свободной форме офицеры долго беседовали, пока солнце не село. Оба согласились, что, отъезжая, Дарем передавал колонию в руки тех, кто ни за что не отдаст ее никому. Восстание было возможно и даже скорее всего неизбежно. Они посетовали на свою беспомощность перед лицом скрытой природы грозящих им беспорядков: тайное братство превращало крестьян в солдат, а недовольство в фанатизм. Но на самом деле их больше всего пугало отношение ко всему этому американцев. Можно было относиться с неприязнью или неуважением к этой недисциплинированной толпе, но когда ее численность предположительно составила более сорока тысяч человек, готовых взять в руки оружие, и еще с четверть миллиона выражает им полную симпатию, то даже самых профессиональных военных можно извинить за небольшие сомнения. Да, им придется более пристально следить за безопасностью границы.
Теодор Браун был крупным человеком с обветренным лицом, в последние годы приобретшим красный цвет благодаря излишкам хорошего питания и содержимому бутылочек, а не природным явлениям, которые он стойко переносил на реках к западу от Гудзонова залива и на бескрайних просторах Северо-Запада, когда занимался торговлей мехами. Несмотря на то что возраст и привилегии авторитета победили природную агрессивность, которая в свое время сослужила ему хорошую службу, он все же оставался нетерпимым ко всему, что полностью не совпадало с его видением порядка вещей. Он обожал только одного человека на всем белом свете. Этим человеком был его хозяин, Эдвард Эллис по прозвищу Медведь, который в одиночку спас меховую торговлю, заставив воевавшие между собой компанию Гудзонова залива и компанию Северо-Запада слиться в одну. Будучи сыном старого «северо-восточника», Браун помнил, как его отец с большим уважением говорил об Эллисах. Когда его больные кости не позволили ему более совершать долгие поездки за мехами на запад, он сам пошел на поклон к великому человеку, когда Медведь приехал в Канаду с одним из своих нечастых визитов в 1836 году. Впечатленный инициативой этого крепкого человека и его знанием французского, Медведь предложил Брауну поселиться в усадьбе и стать управляющим его имением в сеньории Бьюарно.
Браун с охотой брался за любую работу, лишь бы завоевать расположение Медведя. Несмотря на то что он проработал управляющим менее двух лет, он смотрел на свои достижения с некоторым удовлетворением. Новая мельница, улучшенные дороги, планы строительства канала. Тысячи акров земли, прибереженные для спекуляции, к которым постоянно прибавлялись новые, благодаря конфискациям, проводимым в результате неуплаты долгов по займам. Всего двумя днями ранее он встречался с делегацией наиболее процветающих фермеров, которым нужна была земля для своих сыновей, не обладавших правом наследства. Он отказал им всем. На какой-то миг ему показалось, что Шарль Руа чуть не напал на него. Пусть бы только попробовал. Вот был бы повод для того, чтобы разбить французу голову в ответ на провокацию. И все же, когда они принялись грозить ему оружием, он последовал призыву собственного благоразумия и собрал вместе верных ему добровольцев. Это были крестьяне, которых он ссужал деньгами или оказывал услуги. Это были люди, которые боялись его больше, чем ненавидели; осторожные люди; люди, подчинявшиеся религиозному чувству более, чем собственному гневу; люди, власть жен над которыми была сильнее власти предполагаемых лидеров-невидимок. Они собрались все, принеся оружие, как их просили. Он посоветовал им хранить верность владельцам Бьюарно, прежде чем отобрал все их ружья и спрятал в подвале.
Это было два дня тому назад. Сегодня ему предстояло выполнять более тягостный долг. Тот, который ему особенно не нравился. Эдвард Эллис-младший, единственный сын хозяина, и его супруга посещали сеньорию. Браун не особенно любил Эллиса-младшего. Уж больно он строил из себя аристократа и, что еще хуже, начал вмешиваться в дела, намекая даже, что, возможно, он не вернется в Англию вместе с Даремом. Ему и его заносчивой сучке жене понравилось в Бьюарно, поэтому они зачастили сюда. Хотя, наверно, у Брауна было что-то общее с Эллисами. Они так же не любили французских крестьян, как и он. В любом случае он сомневался, что у этого молодого Эллиса хватит мужества отменить хоть какое-либо из распоряжений Медведя.
Браун услышал, как кареты подъехали к зданию усадьбы, он выглянул из-за портьеры на трехполосную дорожку, еще раз оглядел гостиную и только потом присоединился к слугам у парадного входа, собравшимся встретить дорогих гостей. Эдварда и Джейн сопровождала еще одна семейная пара. Всем им было жарко, они устали и запылились в поездке. У них не было никакого желания, чтобы Теодор Браун присутствовал при обсуждении их поездки и планов на следующие три дня. Это устраивало и самого Брауна. Он был только рад избежать необходимости присутствовать в холодной рафинированной обстановке самого ненавидимого помещичьего дома к юго-западу от реки Святого Лаврентия.
Он рассмеялся. Эллисы верили, что крестьяне приветствуют их как великодушных, добрых помещиков. Тупые самодовольные болваны. У него пересохло в горле, хотелось пить. Получасом позже он сидел верхом на своей великолепной сивой лошади, направляясь по узкой, изрезанной колеями дороге, ведущей в Сент-Клеменс.
Еще звучал колокольный благовест, когда Мартин поставил точку и закрыл бухгалтерскую книгу. Обычно он обедал либо на заднем крыльце, либо в маленькой комнате за конторкой. Сегодня он решил пойти в церковь. Нельзя было сказать, что последнюю неделю он чувствовал себя спокойно. Его тревога и неуверенность с каждым днем все больше давили на него. Он смеялся, когда дядя Антуан называл его «человек завтра», но сейчас он вынужден был признаться самому себе, что дядя был прав, как всегда. По дороге он размышлял об отце Морине. У этого старого священника прихода Шатоги была любимая проповедь. Надежда для него была самой большой добродетелью. И поэтому в начале каждого сезона, а также на Троицу он обращался к своим прихожанам с полным страсти призывом найти успокоение после труда и пролитого пота под дарящим вечную прохладу и дающим силы покровом надежды. Мартину всегда нравились эти проповеди, и он помнил, что всегда кивал с одобрением, когда вежливый седовласый отец Морин прикладывая духовный бальзам к умам, ускоренно пульсировавшим в нечестивом беспокойстве. Но, будучи молодым человеком, Мартин не мог понять, что пытался излечить святой отец в огрубевших душах других прихожан, и оптимистично считал, что у Бога и для него припасено что-то хорошее. Например, он ждал, что его отношения с родным отцом со временем улучшатся. Сейчас, проходя мимо небольших каменных домов, окруженных цветущими садами и аккуратными огородами, он пришел к выводу, что теперь больше надеется на себя. Во всяком случае, он все дальше отстранялся от Франсуа Гойетта. Запрет приходить в их дом был явным сигналом того, что Мартин не был желанным. Он вспомнил отцовский взгляд облегчения, когда они расставались. Формальное рукопожатие, рекомендательное письмо и плотно закрытая парадная дверь были последними напоминаниями о том, что у него не было больше дома в Шатоги.
Солнце выглянуло опять и приятно грело спину, когда Мартин подходил к берегу реки и группе домов, которая являла собой деловой центр Сент-Клемента. Вдалеке он увидел скачущего навстречу всадника и заметил про себя, что он заставляет лошадь бежать быстрее, чем это необходимо, особенно рядом с домиками, рассыпанными отдельными точками у подхода к деревне. Затем он увидел пса, лежавшего под деревом на другой стороне улицы. Было похоже, что это животное сомнительной породы никому конкретно не принадлежало. Мартин часто трепал его по шерсти, а иногда даже делился едой с этим слюнявым дружком, когда обедал на крыльце. Сейчас пес дожидался его, размахивая хвостом, он припустил к нему через улицу.
Всадник мог придержать лошадь поводьями. Картина происшедшего запечатлелась в сознании Мартина. Всадник пригнулся в седле, пришпорил сивую лошадь и за один взмах поводьями обрушил на пса, который почувствовал опасность слишком поздно.
Раздался протяжный вой, взметнулась пыль и послышалась приглушенная брань. Всадник закричал на Мартина, прежде чем продолжить движение по главной улице. Когда Мартин нагибался к неподвижному животному, он заметил, как Теодор Браун разворачивает свою сивую в его сторону. Он все еще стоял посреди улицы, когда лошадь нависла над ним, храпя, поворачивая бока и показывая большое тучное тело всадника, угрожающе зажавшего хлыст в левой руке.