Список Мадонны
Шрифт:
Дитя умело обращаться с животными. Ее присутствие в спальном помещении было невозможным, поскольку девочки издевались над ней за ее спиной, на что Мэри не обращала внимания или не замечала. От нее исходило что-то такое, что заставляло даже самых грубых девочек не приставать к ней. Почему бы не позволить ей кормить животных и ухаживать за ними постоянно? Так и было сделано. Мэри отвели небольшое помещение в коровнике. Одна из девочек посещала ее ежедневно и приносила ей пищу, хотя даже это едва ли было нужно, поскольку Мэри, казалось, неизвестно за счет чего выживала. Фермер из Уиндзора, Пэт Триси, навещал ее, когда мог. Но даже на него она никак не откликалась. Но тем не менее он всегда приносил с собой монету, а на это матрона Эдвардс всегда реагировала положительно. Девушка не причиняла никому беспокойства, жила своей жизнью и была намного более приспособлена к самостоятельности, нежели любая из сирот. В приюте содержались в основном беспризорницы, а также незаконнорожденные нежеланные отпрыски матерей-уголовниц. Девочки нуждались в том внимании и тех деньгах, которые матрона Эдвардс и ее плохо оплачиваемые помощницы могли дать им. Итак, Мэри осталась там со своим вороном. Она приходила и уходила, как коричневое привидение. Никто не обращал на нее внимания, за исключением животных в коровнике, которые полюбили ее.
Молодые зеленые побеги, которыми плотно зарос берег ручья, скрыли те места, где вода встречалась с землей, более высокие старые побеги с коричневыми верхушками стояли прямо и не сгибались под свежим южным ветром. Ручей Тунгабби-крик медленно вытекал из обширных мелких болот, растянувшихся, казалось, до бесконечности. Даже после зимних дождей он больше напоминал набухшую пойму, нежели текущий ручей. Его берега не были защищены высокими деревьями. Он просто тек сам по себе. Вода переходила в камыши, камыши переходили в кустарник, пока вся влага полностью не высыхала. Со временем выжженный и опустошенный летом, поток ручья становился едва заметным и исчезал совсем, прячась в несвязанных между собой ямах. Но сейчас он пробудился от продолжительного сна и, извиваясь, бежал на северо-восток, чтобы влиться в верховья реки Парраматта.
Внезапно тишину раннего полдня нарушил шум крыльев, это большая стая болотных птиц, взлетев из камышей, устремилась в кустарник, где и спряталась. И снова ручей стал спокойным и тихим. Единственным признаком движения была рябь, разбегавшаяся в стороны впереди ветра.
Ламар, появившись из ниоткуда, не спеша пробиралась сквозь камыши. Ее глаза внимательно смотрели в какую-то точку впереди нее. Черный ворон сидел у нее на плече так, будто был выточен из камня. Вода была холодной. Холодным был и ил, продавливавшийся между пальцами ее ног, когда она зашла по колено на самую середину открытого водного пространства. Внезапно она остановилась и огляделась, словно видела все вокруг себя впервые. Это могло быть тем самым местом. И камыши, и поднявшаяся на крыло утка, прокрякавшая ветру, что она улетела.
Голова неприятно кружилась, и в какой-то момент ей показалось, что она падает. Ей нельзя было этого делать. Она произносила слова как могла твердо:
— О, Курикута, мать Ворона, где ты? Я уже долго жду, когда ты придешь, как обещала. Где ходит Ганабуда? Где ходит Курикута?
Но ничего не прозвучало в ответ, когда ее голос смолк. Даже там, в кустах, замерли птицы. Ламар потрепала шею ворону и, повернув к нему голову, прошептала:
— Курикута не придет сегодня, Ата. Это не то место.
Неожиданно ветер посвежел, и Ламар, подняв голову, внимательно прислушалась. От волнения она заговорила очень быстро:
— Ата, слушай! Это она говорит с нами сквозь ветер. «Где растут камыши и летают утки, там я явлюсь тебе».
Словно в трансе она повернулась, стоя в воде, лицом на восток, отвернувшись от голубых холмов и ручьев с их фальшивой рябью и лживыми утками. Она широко раскрыла глаза и улыбнулась.
— Ата, вот этот путь. Курикута придет вместе с утренним солнцем. В следующий раз мы пойдем дальше, в те места, где уже потерялись следы даругов. Курикута будет ждать нас там.
Она ушла так же бесшумно, как и появилась. Птицы вернулись, и несколько минут спустя утки начали достраивать свои гнезда в камышах, ветер трепал их пестрые перья и шевелил желтые травинки, свисавшие из их клювов.
Глава II
Патриоты вышли из кубрика сплошным неровным строем, и хотя день был тусклым и хмурым и время от времени шел дождь, самые слабые из них были все же вынуждены прикрывать глаза от непривычного света. Большинство несло все свои пожитки на спине, но у некоторых были сумки и сундуки, которые у них отобрали и сложили в кучу на палубе «Буффало». Менее чем десятью минутами позже три баркаса подошли к небольшой пристани у западной оконечности главной гавани. Баркасы глубоко сидели в воде, прижимавшиеся друг к другу люди делали их похожими на бесформенные плывущие пузыри. Стоя на берегу там, где легкие волны почти касались его сандалий, Бернард Блейк наблюдал за ними с чувством удовлетворения. Не то чтобы он сочувствовал этим несчастным французским крестьянам, чьи жизни он, без сомнения, спас. Они будут так же бесполезны в том месте, куда они вскоре прибудут, как и на острове Норфолк. Но это его не касалось.
Баркасы достигли своей цели, и Бернарду было почти не видно, как их живой груз перегружался на длинную плоскодонную баржу. Полчаса спустя, когда это неуклюжее судно начало подниматься вверх по реке в направлении Сиднейской бухты, Бернард Блейк исчез.
Было уже близко к полудню, когда баржа медленно зашла в широкий мелководный залив. Был отлив, обнаживший темно-коричневый ил отмелей и переплетенные корни непроходимых мангровых зарослей. В залив выступал длинный, примитивно сколоченный мол, за которым на берегу стояла группа британских солдат рядом с телегой, запряженной двумя волами. Патриоты с трудом выбрались на берег, некоторые из них перекрестились, когда их ноги впервые ступили на землю их изгнания. Отсюда не было пути назад. Вокруг них и дальше по реке на север простирался однообразный темно-зеленый пейзаж. Все выглядело суровым, негостеприимным, незнакомым, за исключением проклятых красных мундиров и жестоких людей, носивших их.
Когда пожитки патриотов были уложены на телегу, они выстроились за ней и под неусыпным наблюдением охраны побрели по неровной дороге, которая вела в глубь суши в сторону от илистых отмелей и причального мола. Мартин чувствовал неустойчивость в ногах. Он не раз спотыкался о корни деревьев и падал, проваливаясь коленями в мягкую коричневую землю. Было душно, в воздухе не было ни малейшего дуновения ветерка. Люди обливались потом, когда, выйдя из буша, оказались у большого квадратного строения. Мартин поежился, увидев четыре грубо сколоченных барака. Там, должно быть, им и предстояло жить. Строения стояли в грязи, как унылые часовые. В воздухе висел резкий илисто-рыбный запах. Это был новый мир, за тысячу миль от ниоткуда, пахнувший по-своему, окруженный пестрой зеленой стеной, стоявшей сырой неподвижной массой в спертом воздухе. Лагерь Лонгботтом! Отсюда нет выхода! Мартин вздрогнул. Земля тысячи скорбей! Когда ее начали называть так на судне, он думал, что это преувеличение, но сейчас он ощутил, что все эпитеты, которые изгнанники давали этой земле, внезапно оказались ужасной правдой. Он быстро моргал, чтобы сдержать слезы, совсем не замечая, что снова пошел дождь.
На берегу Сиднейской гавани вперемежку стояли старые и новые дома. Было очевидно, что их строили так, как душе угодно. Недавно сооруженные склады, новые пристани, временные молы и убогие лачуги боролись за место поближе к воде. Бернард Блейк постоял на каменном возвышении между двумя причалами сразу к востоку от гавани. Когда возвращался к старому ирригационному каналу, он прошел мимо двух женщин-аборигенок, сидевших на корточках и жаривших рыбу на раскаленных углях в сырой ямке. Одетые в смешные грязные длинные платья, доходившие до лодыжек их босых ног, они без всякого интереса посмотрели на него.
Вскоре высокие корабельные мачты оказались у него за спиной, и он очутился в нижней части Джордж-стрит, откуда направился к жилищу священников за новой церковью, которая выросла рядом с ужасной дырой, называемой ботаническим садом. До недавнего времени это место было скоплением пыли, а теперь превратилось в топкое болото. Перед Бернардом открылась картина сморщенных от солнца растений, утонувших в воде. Это было типично для этих мест. Как и эти женщины-аборигенки. Грязные существа из каменного века, черные и примитивные, особенно вблизи респектабельных английских домов, где, по доброй британской традиции, в полдень на стол подавали чай с кексами. Блейк остановился и взглянул на дома, в беспорядке разбросанные по берегам голубой бухты. Да, это на самом деле было то место, где уживались крайности, позволявшие смягчать рукотворное уродство диким великолепием природной красоты, очиститься от плодов раздутого постыдного невежества. Но самым характерным для этого места была податливая гибкость, которую идиоты, присланные сюда как раз для поддержания порядка, превращали в полную анархию. И именно поэтому, несмотря на отвращение и раздражение, Бернард Блейк чувствовал себя в Сиднее вполне по-домашнему.