Список Мадонны
Шрифт:
— Курикута.
Полуденное солнце отражалось в широких спокойных плесах реки, на берегу которой сидели двое. Один, темноволосый и одетый в белое, писал что-то в большой тетради в коричневой обложке, второй, выше первого, светлее его и моложе, рисовал странные желтые цветы, которые росли на жестком прямом кусте. Их даже трудно было назвать цветами, они больше походили на грозди тонких желтых трубочек, выходивших из твердого центрального конуса. На площадке за ними была разбита небольшая палатка. Жестяной котелок висел на перекладине над дымящимся костром, рядом с которым лежали кухонные принадлежности, ломоть черного хлеба, несколько картофелин, мясо и стояла канистра с водой. За этой открытой площадкой во все стороны раскинулся буш, огромный и с виду пустой, при поверхностном взгляде он мог показаться везде одинаковым.
Оба человека были погружены в свои собственные мысли, для них было бы большим удивлением узнать, как схоже они выглядели со стороны. Бернард Блейк был настолько близок к счастливому состоянию, насколько мог себе представить. Только с Томасом Риваролой он мог чувствовать себя таким довольным. Ему действительно нравился этот юноша. Мартин Гойетт слушал его с интересом и пониманием. Он не перебивал, относился к нему с почтением и, к счастью, был лишен свойственной Нейтчу угодливости. Он задавал великолепные вопросы и был достаточно мягок, не попадая при этом под влияние. Да, он был доволен тем, что он использовал все свое очарование, что делал крайне редко, для того, чтобы убедить Беде Полдинга разрешить ему вести переговоры с губернатором Джорджем Гиппсом. В результате Мартину Гойетту был выдан специальный двухдневный пропуск, позволявший ему покидать лагерь для временной работы. Полдинг и Гиппс, оба, казалось, были впечатлены его планом создать иллюстрированное пособие по местной флоре. Он понимал, что это будет способствовать достижению их общей цели использования образованных жителей в деле подъема статуса колонии, являвшейся сегодня в сознании всех ужасным местом заключения. Кроме всего прочего, он напомнил им обоим, что так получилось с Фрэнсисом Гринуэем, прежним заключенным, а ныне известным архитектором. Определенно, то, что юноша был прекрасным художником, хорошо чувствовавшим цвет и тонко передававшим детали, делало изначально отвлеченный план ценным научным исследованием. Мысль о Ламар не покидала его сознания. Воодушевление от работы над пособием и то, что у него неожиданно появился ученик, возвращало его на дорогу судьбы, с которой его заставил свернуть Ламбрусчини и которую, хотя и неосознанно, преградил Томас. Он чуть было не потерял эту дорогу после смерти Сигни. Он на миг задумался, и перед глазами появился размытый образ. Если бы он не знал его, то мог бы подумать, что глаза подводят. Однако с глазами все было в порядке, это была Сигни. Он все еще плакал о ней по ночам, или вот как сейчас, память о ней заставляла все танцевать перед глазами, принимая расплывчатые формы. Бернард посмотрел на запад, на холмы, покрытые, хоть и ненадолго, блестящей весенней зеленью. Ламар была где-то там, она ждала его, ждала их. Он посмотрел на голову со светлыми волосами в паре метров от него и улыбнулся. Тихий голос шептал из-за плеча. Да, он последует за тобой всюду. Потом он повернулся к бумаге со словами перед ним. Он должен был завершить эти заметки до захода солнца.
Для Мартина самая легкая и в некотором отношении самая приятная часть его творчества заключалась в раскрашивании рисунков. Это оживляло работу и давало возможность изобразить массу оттенков. Когда вся гамма желтого растения, которое отец Блейк в шутку назвал «барабанными палочками», ожила в его этюднике здесь, на фоне этого прекрасного места, Мартин не мог не порадоваться своей судьбе. Было трудно поверить в те перемены, которые произошли в его жизни в течение нескольких последних месяцев. Он ощущал чувство вины, когда писал под диктовку своих неграмотных товарищей письма их любимым. Они рассказывали о существовании, наполненном тоской и одиночеством, тогда как его жизнь была полна обещанием любви и творчеством.
Коллин успела изменить его жизнь. Он любил ее так сильно, что это пугало его. Ощущение ее губ, запах ее тела возбуждали его так, что было трудно себе представить. Хотя он сжимался от одной только мысли, что его любовь сможет нанести урон ее чести. Она была красива и телом и разумом. Для нее жизнь не была загадкой или потусторонней миссией. Коллин брала жизнь такой, какой она была, и жила радостно и уверенно. Она так отличалась от Мадлен. Сейчас он это понимал. Мадлен иссушала его тело и душу. Она была словно водоворот, притуплявший его чувства и затягивавший его в неизведанные им места. Коллин просто делала его счастливым. Когда он был рядом с ней, все было хорошо. И он сам, и его творчество. Все. Или почти все.
Мартин оторвал голову от своего блокнота. Отец Блейк усердно писал. Солнце осветило его лицо, и на какое-то мгновение его классической формы нос, челюсть и темные жгучие глаза оказались залитыми золотым светом. Он напомнил Мартину древнего святого. Христос мог выглядеть так же, как этот человек. Это было единственным, в чем они с Коллин имели разногласия.
Она утверждала, что отец Блейк пугал ее своими взглядами, полными ненависти. Не нравился он и Шарлю Хуоту. Он говорил, что, по его мнению, в этом человеке было что-то противное Богу. Но это было после того, как он пересказал ему то, что Коллин поведала о книгах с ложными названиями, и упомянул имя Рамона Лалла. Тогда Шарль странно взглянул на него и сказал, что имя Рамона Лалла не должен произносить ни один католик. Нет, Шарль был неправ. Как и Коллин. Эти глаза никогда не могут смотреть с ненавистью, это была энергия, и именно она пугала некоторых. Он знал об этом все. Отец Блейк не был похож на других, это было подлинной правдой. И именно эта непохожесть привлекала Мартина и отвращала Коллин, Шарля и некоторых других патриотов.
Неожиданно он вспомнил девушку-аборигенку. В ней также чувствовалась духовность. Ему стало интересно, знал ли о ней отец Блейк. Он уже готов был спросить его об этом, когда вспомнил о том, о чем хотел спросить своего нового друга еще раньше. Мартин хотел объяснить себе кое-что о Мадлен. Слова шевалье об избранных и незабываемый вид девушки с дикими глазами, которую он любил, в сочетании с тем, что она видела за своим алтарем, говорили о другой, более беспокойной духовности. Коллин сказала, что видения Мадлен были плодом ее собственного воображения. Если так оно и было, то тогда ему будет легче забыть о ней. Нет, не забыть ее, но перенести на соответствующее место в своей памяти и в своей жизни. Если кто и мог помочь ему в этом, так это только отец Блейк. Он прекратил рисовать, положив блокнот на колени.
— Святой отец, мне необходимо спросить вас кое о чем. — Темные глаза ответили ему взглядом, полным вежливого интереса. Мартин продолжил: — Что вы думаете о видениях? Я имею в виду тех людей, которые видели Бога, святых, Пресвятую Деву.
Бернард слегка замер, словно его чем-то раздражили. Мартин затаил дыхание.
— А почему ты спрашиваешь об этом, Мартин?
«Он, кажется, раздражен», — подумал Мартин.
И несмотря на то что почувствовал себя немного обескураженным, он решился:
— Прежде чем меня отправили сюда, еще в Канаде, я знал девушку, которая разговаривала с Девой Марией. Я видел ее глаза, святой отец. В них не было ни безумия, ни желания привлечь внимание. У нее был алтарь, и когда она преклоняла колени перед ним, она поднимала глаза и разговаривала с пустотой так, как я разговариваю с вами. Хотя я ничего там не видел, но я продолжаю пребывать в сомнении. Она не была монахиней или святошей. Она была смелой и прекрасной и погибла с честью в бою с британцами. Видела ли она? Могла ли она видеть Пресвятую Деву?
— Как ее звали, Мартин? Скажи мне ее имя! — В тоне его голоса слышалась тревога, что очень удивило Мартина.
— Мадлен, святой отец. Ее звали Мадлен. Я… я хорошо ее знал.
Священник что-то прошептал, и Мартину пришлось напрягать слух, чтобы расслышать его слова.
— Это одна и та же сцена, которая повторяется множество раз. Женщина верит, что она видела Пресвятую Деву. Но веришь ли ты, что она ее видела?
— Об этом я вас и спрашиваю, святой отец. Я не знаю.
— Но ты должен знать. — Он говорил резко, и Мартин отступил.
— Я не понимаю, святой отец.
— Послушай меня, Мартин, и хорошенько послушай, поскольку то, что я скажу тебе сейчас, я не говорил никому. — Голос его теперь снова звучал спокойно, завораживающе, и Мартин почувствовал, что он захвачен в плен темными глазами.
Бернард Блейк почувствовал восторг внутри себя. Тихий голос за его плечом нашептывал ему что-то подбадривающее, одобряющее. Он многое передумал с того удивительного дня в Риме, посвятил много служб непонятой и преданной Пресвятой Богоматери. Он также часто и подробно беседовал с тихим голосом, приехавшим сюда вместе с ним, следуя путями его судьбы. Теперь этот тихий голос не скрывался ни в пещере, ни в стене. И тем более не сейчас, когда лживые голоса должны быть найдены и изгнаны. Пора было пленить этого светлоглазого апостола.