Срезающий время
Шрифт:
— А не надо представлять, — сказал я, — надо точно знать. А точные данные вычитываются из расчётов самого Арещенкова, который снова взялся обеспечить всю эту кодлу дамами с низкой социальной ответственностью и на обратной стороне письма, не стесняясь, прикидывает, как бы на этом урвать копейку.
— Не понял, какие дамы?
— Из борделя, Иван Иванович.
— Тьфу! Так бы и говорили сразу что…
— Поручик, — перебил я, — это устойчивое словосочетание, дабы не обидеть представительниц слабого пола. К слову, у покойного были явные задатки коммерсанта. Он надеялся, что соотношение одна к трём устроит все стороны. В прошлый раз обошлось большим составом.
— Обождите, — воскликнул Полушкин и схватился за голову. —
Как всё просто! Это получается где-то тринадцать-пятнадцать человек… Проклятье! У нас кареты с казной настоящие волкодавы сопровождают, думаю, у французов не хуже. Даже если засаду сообразить, всё равно много.
— Для нас, Иван Иванович, но не для Збышека. Если у этого почитателя вольницы пять десятков сабель под рукой, в чём я сомневаюсь, то у него есть хорошие шансы одолеть инкассаторов. Вернее проредить, а дальше в дело вступим мы.
— Допустим, — стал вслух размышлять Полушкин, — мы расскажем Збышеку, что отряд французов везёт сундук с деньгами. Он же не знает, что ассигнации фальшивые, и мы ни капельки не соврём.
— Всё верно Иван Иванович, — подтвердил я.
— В таком случае, я знаю, как найти Збышека. Василь Фомич! — Полушкин высунулся из ландо. — Распряги-ка, братец, лошадок, да айда со мной к переправе.
Поручик вернулся спустя пару часов, немного пьяным, но с довольным выражением на лице и юношей Яныком, который и обязался показать дорогу к Збышеку. А утром, дабы проводник оставался в неведенье, нам пришлось разделиться и менять маршрут.
Казалось, что наши люди не знали усталости, и восемьдесят с хвостиком вёрст за один день мы стали воспринимать как само собой разумеющиеся. Пять суток! Пять чёртовых суток постоянного движения с короткими перерывами и сменой лошадей, где только возможно и по любым ценам. Однако справились.
Ещё вчера мы пробирались под моросью, в наступающей темноте через поле высокой ржи или ячменя, в сторону монастыря. Смоченные дождём колосья буквально обвивали нас, стараясь задержать хоть на мгновенье и не выпустить на еле заметную под мутным светом луны узкую тропинку. Нам оставалось утешать себя только тем, что кошмарная дорога когда-нибудь кончится, как и эта необозримая равнина колосьев, волнующаяся как море. Наконец, стены монастыря, которые я уже начал потихоньку проклинать, показались на горизонте.
На мой взгляд, было совершенно бесполезно пытаться отыскать в этой обители некий налёт монастырской грусти, присущий той же Тихоновой пустоши под Калугой. И дело вовсе не в различиях конфессий, просто здесь не одно столетие больше уповали на себя, нежели на силы свыше. Здесь не рождались элегии. Не обнаруживалась тоска по мирскому в окрестностях гор или долин, где царили безмолвие и уединение. Я не увидел здесь лесных чащ, в которые могли уходить старцы в поисках более полного, чем в келье, уединения. Не было тут и поляны с родником и лечебными травами, где можно поставить хижину или отрыть землянку и выложить крест из камней для отшельника и, ущемляя плоть питаться исключительно орешками и корешками. Напротив, здесь всё было подчинено заботе о людях. Вокруг монастыря стояли добротные амбары для зерна, в курятниках едва вмещались наседки. Чуть подальше — цветущий огород, где все благоухает, все дышит изобилием: тут хватит, чем наполнить горшки, котлы и сковороды целой общины. В огороде этом ухожено и нарядно, как в саду: уютные дорожки проложены вдоль душистых грядок земляники, окружённых тенью грушевых деревьев. За воротами — каменный ток, гладкий, чистый, из больших известняковых камней, поставленный на века, с хорошо сложенным и хорошо продуваемым овином; в нем так просторно, что мелкие птахи летают внутри, как под открытым небом. И, наконец, на всей равнине, вплоть до далеких соляных копей, волнуются тучные нивы. Здесь и там расположились поля ячменя, темнеют разросшиеся вьюны хмеля, радуют глаз ореховые рощи, посевы льна по краям оросительных канав, сенокосы, зеленые выпасы для скота… Святые Лаврентий Бриндизийский и Франциск Ассизский прокляли бы такой монастырь и бежали бы отсюда без оглядки, как от воплощенного греха! Зато заблудший путник с радостью остановится здесь, да хоть и на всю оставшуюся жизнь.
Внутренность дома являла тот же мирской уют со своими достоинствами и некоторыми недостатками, за которыми не всегда удавалось уследить. Слой пыли стыдливо покрывал библиотеку, куда редко-редко какой-нибудь каноник, прикованный к креслу ревматизмом или нарушением в эндокринной системе, посылал за записками Роберто Белармино или за "Духовными упражнениями" Игнатия Лойлы. Обычно ученые монахи обметали пыль, проветривали, следили за влажностью, каталогизировали, надписывали этикетки или просто помечали мелком — но только не в библиотеке, а в пивном погребе! Просторные кельи с белыми потолками выходили окнами на залитые солнцем поля, откуда в них вливалось дыханье надёжных земных благ. Лучшая комната, предназначенная для самого важного дела, — трапезная с широкими балконами, где монахи, сытно поев, могли, согласно традиции, смаковать после обеда сидр или иной светлый нефильтрованный напиток, икая и пошучивая, дышать свежим воздухом и слушать пение соловьёв, гнездящихся на платане во дворе.
Когда это жилище из монастырского сделалось мирским? Сдаётся мне, оно и раньше было создано для мирской суеты, когда под вывеской креста и Матери Божьей Покровительницы, один предприимчивый аббат стал торговать солью, и жизнь, какой тут жили обитатели, с тех пор стала прекрасной, освобождённой от противоречия между светским и духовным укладом, и потому гармония ее являлась совершенной. А то, что за постой упросили талер, так оно и понятно — привыкли здесь жить на широкую ногу. Я не в обиде, у меня этих бумажных талеров десять пачек, а Полушкин уже привык, что в походе приходится руководствоваться девизом: цель оправдывает все затраты. Да и пёс с ним, с эти талером. Зато искупались, выспались и отдохнули на славу. Заодно и вина прикупили.
Спустя сутки после шикарного отдыха мы вышли к месту нашей миссии. Поскольку результаты "рекогносцировок" с попытками вскарабкаться на вершину сосны оказались неудовлетворительны, я решил предпринять свою собственную разведывательную вылазку и в тот же вечер отправился к дому щляхтича, прихватив с собой сумку, где покоился небольшой квадрокоптер. Буквально через десять минут я убедился, что Фомич вывел отряд в идеальное для стоянки место, которое едва ли можно найти в радиусе пяти вёрст. Однако вести наблюдение отсюда было нереально из-за гигантских тополей, заслоняющих практически весь обзор.
Особняк, снятый с высоты птичьего полёта, был, по-моему, самым большим в районе всего предместья Величек. Да что говорить, наверно во всей видимой мною Польше. Стоял он на возвышенности посреди двух широких дубрав, между которыми простиралась лужайка с искусственно выравненным ипподромом, яблоневый сад, природный пруд и голубятня. Огромный дом, окруженный садом с лужайками и живыми изгородями, казался почти вымершим: лишь несколько окон были освещены тусклым светом, из чего я заключил, что магнат с друзьями проводит вечер где-то в Кракове либо уже спит. Окружавшие сад стены были высотой лишь в метр с небольшим и зияли частыми прорехами. Создавалось впечатление, словно кто-то умышленно разбирал верхние камни. Причём со стороны конюшни высота стала такой, что через забор легко можно было перескочить.
В тот вечер вокруг стояла такая тишина, что я почти решился провести акцию прямо сейчас, без всяких приготовлений, как при повторном просмотре вдруг заметил слабый дымок, стелившийся из-под холмика, словно кто-то курил. Хотя какой холмик? Самая настоящая землянка, в которой как минимум сидит охранник, как егерь в секрете. Вот и объяснение прорех в заборе, умно. Спрятав аппаратуру в сумку, я быстро, прямо на корточках, по памяти, набросал рисунок усадьбы и, обозначив сидевшего наблюдателя, ясно увидел, что выставленный секрет является самым уязвимым местом для проникновения. А всё по тому, что недавно возведённая голубятня закрывает собой землянку, и наблюдать за ней могут лишь сами птицы. Стоит выждать, когда будет происходить смена караула, рассчитать время и действовать. Едва я встал на ноги, как услышал за спиной быстрые шаркающие шаги. Я обернулся и увидел Полушкина.