Срезающий время

Борисов Алексей Николаевич

— А что ж Вас сюда-то занесло, — перебивая паузу, спросил я, — это ж дорога на Люблин?

— Хм… Пару стаканчиков винца бы, да и перекусить с утра не мешало. А тут повозки с грузом, да и трактир весьма известный кухней… Маришка (с придыханием)… Вот мы и завернули, проверить, так сказать.

— По-человечески я Вас понимаю, — сказал я, — кормят здесь отменно, да и девушка необыкновенная, но зачем этого дурня перевязанного с собой таскать?

— Как зачем? — удивился унтер-офицер и хотел добавить, как вчера, в Сандомире, купец на радостях весь день поил их за свой счёт, пытаясь объяснить рыжие патлы свейскими родичами, и что Жабинские только соседи, а он Жубельский, — но промолчал. Второго такого случая ему явно не представится, а значит таскать за собой воришку, только заводного коня напрягать.

Видя некоторое замешательство, я продолжил:

— Своим докладом и всеми этими смертями Вы меня совсем напугали… Немедленно выезжаю из трактира. — И уже практически по-заговорщицки, шёпотом, высказал просьбу: — Но учитывая последние известия и явную угрозу мне лично, я могу попросить Вас сопровождать меня хотя бы до Люблина? Двадцать талеров лично Вам и по два каждому солдату.

— Со мной преступник… — с явной неохотой в голосе

произнёс Ежи Тыц, поглядывая то на золотые монетки, то на анкерок, то на пустой свой кубок.

— Тридцать талеров! — сказал я. — А этого вора заприте здесь, под охраной. На обратном пути заберёте.

— Надо кормить…

— Тридцать пять талеров немедленно и ещё пятьдесят злотых, если сопроводите до границы с Брест-Литовском. Голодными не останетесь. Я лично напишу бригадному генералу князю Антонию Павлу Сулковскому о Вашем участии.

— К вашим услугам, — произнёс унтер-офицер, отсалютовал и спустя минуту вышел во двор.

Присматривая за ним из-за занавески, я увидел, как унтер собрал возле себя пятерых солдат и услышал, как после короткого объяснения одобрительно зашумели фузилёры. Сам же Ежи Тыц, не иначе уже ощущая двухмесячный оклад в своём кошельке, с иголочки мундир, и нового коня, вместо своей клячи, стал громко отдавать команды.

Когда мы выезжали из трактира, ни я, ни мои спутники не могли знать, что в пятидесяти шагах по дороге на Сандомир, в петле на дубовом суку висело тело несостоявшегося разбойника Яныка. Правосудие в этих краях, несмотря ни на какие новопринятые Кодексы, часто вершилось по старинке, со всеми приверженностями к традиционным ценностям и порядкам. Впрочем, как и во многих других случаях, личная заинтересованность играла здесь далеко не последнюю роль.

Днём погода стояла сухая, теплая, и мы каждый день проезжали по шестьдесят вёрст, а ближе к ночи кутались во всё, что могло хоть как-то согреть, проклиная постоялые дворы и вспоминая уютный трактир. Надо отдать должное польскому унтеру и его людям, что принятые на себя обязанности они выполняли со всем старанием. Шли всё время в авангарде, бегло осматривая одиночные повозки и подозрительных путников. А вот, на пристроившихся к ландо "штеттинских купцов" особого внимания не обратили: рыжих и одноглазых среди них не было, значит, и переживать не о чем.

6. Первым делом орало, но в итоге всё равно получился щит и меч.

В лесу пахло осенью. Летучая паутина носилась по воздуху длинными тонкими нитями, цепляясь за покрасневшие листья деревьев. Головки репейника, словно верхушки изгороди, кусты и даже пожухлая трава местами были затканы их золотистою пряжею как сетью. В полях зеленели озимые, а на лугах ещё колыхалась трава, которую можно было скосить и заботливо сгрести в копны. Кругом все так ясно и тихо. При виде этой красоты как-то терялся дар речи — напрасно я думал, будто ничего уже не увижу нового в природе Смоленщины: ведь иные поэты, вызывавшие восторг читателей, восхваляли лишь бледный ее отпечаток. Слух отказывается ловить голоса леса, плеск воды и шелест дуновения ветра, а глаза не могут уследить за качающейся зеленью лугов и бегущих облаков. Но когда душа очнется, перед нами вновь возникнет эта невероятная картина самого величайшего художника всех времён и народов, уста наши тихо воспоют ей хвалу, и эта божественная живопись обострит все наши чувства. Природа Смоленщины бесподобна, как Афродита: звук ее речи, ее взгляд, ее легкие шаги по ковру влажнотравья вдохновляют нашу песнь, и всем она кажется прекрасной. И все вокруг смыкает печатью молчания уста. Нельзя одновременно видеть и воспевать великую красоту мира: она поневоле возвращается к нашей душе лишь в бледном отражении неверной памяти. Кстати, о душе. Никак не ожидал от себя такого интересного её состояния. Едва наш караван из карет и повозок пересёк границы губернии, как я почувствовал в себе какое-то спокойствие. Словно неприступная стена за спиной выросла. И это чувство, похоже, испытала многострадальная Анна Викентьевна. Вскоре нам удалось обстоятельно поговорить. До этого дня Ромашкина была всей душою в прошлом, и худо ли, хорошо ли, последние события были для неё всем. Она не видела, или, скорее всего, не желала ничего слышать, запершись в самой себе как в скорлупе. "Господи! Сколько же она пережила? Это совсем другой человек. Не зря бытует мнение, что время заточения в темнице оставляет неизгладимую печать, — думал я, украдкой посматривая на её исхудалый стан и впалые щёки". И вот, на следующий день, как мы остановились в роскошном новом доме Есиповичей, скорлупа, похоже, треснула.

— Послушайте, — сказал я вкрадчивым голосом, — пожалуйста, не волнуйтесь. Я знаю, что вы пережили, и если весь этот кошмар держать в себе, то Вы только хуже себя этим расстраиваете. Будьте спокойны, я у Вас ничего не хочу выспрашивать, кроме того, что вы сами сочтёте нужным мне сообщить. Договорились?

Анна сбивалась, не договаривала, стараясь из всех сил смягчить грубую истину, стиснув бледные, тонкие пальцы. Как следствие, путалась в этих усилиях как в сетях и часто, запнувшись на полуслове, вдруг умолкала, как бы сама испуганная тем, что готова была сказать. Несмотря на все эти задержки кое-что, однако же, выяснилось. Похитители были настолько уверены в себе, что практически не соблюдали конспирации. В Вильно Жульет кто-то помогал, причём содействие было оказано на весьма высоком уровне. По крайней мере, два персонажа: мадам Хорошевская, имевшая особняк на Немецкой улице, и скверно говорящий по-французски Миша, к которому иногда обращались "ваше сиятельство". Думаю, разыскать их не представит какой-либо сложности, остальные же негодяи давно получили, что заслуживали. Вспышка откровений, так вовремя посетившая Анну Викентьевну, однако, скоро прошла. Она рассказала мне всё от чистого сердца, и мы вернулись к первоначальному состоянию, словно и не было этого разговора, с одним изменением — с этого момента Анна стала улыбаться, а после того, как Елизавета Петровна согласилась патронировать над ней до приезда мужа, то и лёгкий румянец заиграл на её щеках. Осмелюсь предположить, что для женщин, не обременённых хлопотами, лучшее средство от всяких душевных невзгод — это забота о себе и своих капризах, а не пичканье сладкими и горькими микстурами в час по чайной ложке или чтение лирических куплетов. Два-три новых платья, шляпки, перчатки, зонтики, туфельки, пушистая и золотая прелесть. Чуть не забыл, несомненно, выход в свет (иначе для чего покупаются все эти новинки), дабы получить свою долю внимания — и, о чудо! Лекарство действует. Да, женщины понимают, что это эффект плацебо, но их мозг так хитро устроен, что предохранитель, под названием инстинкты, старается отсечь негатив прошлого, дабы наилучшим образом осязать хорошее будущее. Но горе тому, кто решит, что прошлое забыто.

Для второй половины человечества природа не стала ничего усложнять: дубина, шкура, мясо, а где-то в промежутке развлечения. Да, упрощённо, но и теорема Пифагора не сложнее веника. Так что, засучив рукава, я принялся воплощать задуманное. "Без усилий нет заслуги, без борьбы нет победы". Этот лозунг я написал на заглавном листе толстой тетради, где были расписаны пара десятков технических новинок, которые предстояло изготовить на станках выстроенной в Борисовке мастерской. Большинство из них я собирал лично, имел опыт в использовании и сложностей в применении на месте не предполагал. Тем более что помощь мне будут оказывать работающие ни один год с железками слесари из Тулы. К тому моменту, когда из Англии прибудет заказанный груз, никто и понять не сможет, что за стенами из красного кирпича производятся отнюдь не товары народного потребления. Что ж, начнём с простого, дабы длинный ряд неудачных попыток не омрачал жизнь и не прошёл в памяти людей траурной процессией. Начнём с сенокосилки. Не зря я по дороге домой обращал внимание на нескошенные луга. Трава сейчас не имеет той "нажористости" для скота, но изобилие сена ещё никому не навредило, а уж объяснять то, что один крестьянин на лошадке заменит три десятка косарей, так даже вопрос не стоял.

Естественно всё это происходило не на пустом месте и голом энтузиазме. За то время, пока мы гуляли по герцогству Варшавскому, из Тулы прибыли заказанные мною изделия, а завод Берда отлил массивные шестерни, маховики с колёсами, отковал листы котельного железа и сумел всё это выгрузить в Каспле. В мастерской опытного производства, сложа руки тоже не сидели, помимо "перечниц" для лавки Бранда изготовляли отдельные части многих механизмов. Причём, о назначении некоторых можно было столько фантазировать, что конечному продукту поразилась бы и Мэри Шейлли. И слава богу, что мне с моим знанием не придётся убеждать людей в правильности моих идей, так как всё предложенное моментально станет находить спрос. Как свежеиспечённые пирожные, продаваемые в кулинариях, соблазняют народ своей миловидной формой и запахом, так новые идеи и знания соблазняют их праздным соблазном. Мы привыкли к тому, что там, где идеи — там усиленная работа мысли, порывы, искания, и конечно, промахи и ошибки, много ошибок! И всем известно, что в основании подо всеми одно: это умение чуточку заглянуть вдаль и неспособность видеть или понять то, что творится вблизи, под носом и под ногами. И тот, кто осознает глубину идеи и банально смотрит под ноги, со временем, оказывается на вершине. Нашему коллективу мастеровых потребовался день на сборку и клёпку новинки. Ещё столько же на отладку, и одним осенним утром, Семечкин с тремя арендаторами стали свидетелями и чуть позже участниками покоса отавы. Поле за Лущенкой хоть и отличалось просторами и далями, однако вместе с этим не привечало в себе нередко встречающихся здесь холмов и оврагов и оттого как нельзя лучше подходило для демонстрации.

— Когда клевер в самом соку, с десятины копен десять, может, даже дюжина выйдет, — докладывал Семечкин свои расчёты, — а это труд трёх мужиков или шести баб.

— Где-то так, — соглашался я.

— Значит, если всё получится, на будущий год наши мужики смогут и на соседских полях копейку заработать, — продолжал управляющий, кутаясь от холода в тёплый плащ. — А можно ли к этой "механизме" приделать какую-нибудь приспособу, дабы коноплю убирала?

— Именно к этой — нет, — и подумав, сказал: — конопля имеет рост под четыре с гаком аршина, и собрать под неё жатку не только сложно, а ещё и слишком затратное занятие. Но попробовать можно. У Бойса же что-то получилось, да и в Шотландии время зря не теряют, мастерят. Неужто мы, русские, не осилим?

— Так может… — гнул свою линию Семечкин.

— Всему своё время. Как сани для зимы закончим, так и примемся мастерить, — сказал я, потянув за рычаг и хлестнув лошадку вожжами.

Чугунная рама механизма особо на кочках не подскакивала, и в целом сенокосилка справлялась со своей работой без замечаний. Зубья исправно щёлкали, оставляя за собой срезанную траву, и вскоре я уже заворачивал лошадь на следующий заход.

Очередной показ новой техники совпал с известным ноябрьским праздником, приездом из командировки Ромашкина и прибытием обоза с заказами из Тулы. Причём именно в этой последовательности, правда, не в один день. Всё началось в субботу, когда часы на здании мастерской показали девять утра. На окраине нашего маленького и вытянувшегося вдоль реки рабочего поселка на фоне нежных молодых саженцев малины резко выделялись возвышающиеся над крышами домов старые деревья-великаны, в которых безошибочно угадывались настоящие хранители этих мест. Они гордость и краса Борисовки, и по мере возможности их всячески старались сберечь и сохранить. Вот, смотришь на них и понимаешь, что выстроенное общежитие и особнячки для Ромашкиных и Клауса Ивановича лет через сто превратятся в груду кирпича, а такой вот замшелый почтенный дед простоит здесь ещё век. И что интересно, продолжит жить своей деревянной жизнью, из года в год, склоняя голые сучья под тяжестью снега или шелестя своей мелкой, поздно распускающейся листвой, выставляя на солнце жёлуди. Великаны эти — дубы, деревья, которые очень не любят застоялую воду и обожают сухие и светлые места с кислой почвой и, конечно же, одиночество, так как под их кроной прочим деревьям места нет. Буквально в прямой видимости, справа росли осины, а чуть левее стройные берёзы, выстроившиеся в ряд, точно гренадеры, незаменимые для диких пчёл липы, даже бук с рябиной и всевозможные кустарники можно было разглядеть. К чему я заговорил о деревьях? А к тому, что энергетическая установка у меня работает на дровах, которые сгорают в топке газогенератора по полкуба в час и на сегодняшний момент продаются не так дёшево, как может показаться. Вроде бы, кругом деревья, и стоит только наточить топор и выправить зубья на пиле, ан нет. Собственного леса в имении с гулькин нос, и расходуется он только по лютой необходимости, когда надо отстраиваться после пожара или на изготовление мебели, без которой не обойтись. Так что дрова у меня покупные, и это мне не нравилось.