Сталинка

Буденкова Татьяна Петровна

Когда Евдокия устроилась сторожем в сельпо, ей выдали ружьё и патроны к нему. В первый же день зарядила ружьё и повесила его под занавеской у входной двери, где висела зимняя одежда. И в глаза, если кто войдёт, не бросается, и всегда под рукой. Тихо, чтоб не скрипнула дверь и половицы крыльца, вошла в дом, сняла ружьё с крючка, фуфайку, в кармане которой хранила запасные патроны, и вышла. Если вор не один, надо успеть перезарядить. Так же осторожно подошла к дверям магазина. Сомнений не осталось. Замок взломан. В магазине воры. Если войти в магазин, кто знает, сколько их там? Убьют

и её, и детей. Осторожно вернулась на крыльцо, спряталась в тени так, чтобы не было видно в лунном свете. Оставалось ждать. И как только покажется из дверей магазина вор - стрелять! Другого выхода не было. Время шло, а ничего не менялось. Затекла рука, державшая ружьё. Она прислушалась, поняла, кто-то собирается выходить и потихоньку открывает дверь. В лунном свете сгорбленная фигура почти бесшумно выскользнула из двери.

– Стой! Стрелять буду! - Крикнула, и тут же пронеслась мысль: "Зря! Надо было сразу стрелять! Вряд ли один. Выскочат подельники, перебьют детей!"

Человек сильнее пригнулся и кинулся к углу магазина! Убежит - ей тюрьма! Опять? Сухой звук выстрела разорвал ночную тишину!

– А-а-а!!!

– Мама? Мам?
– выскочили на крыльцо двое старших сыновей, запихнув назад за дверь младших.

– Воры в магазине! Бегите к продавцу, пусть звонит в милицию!

– А-а-а! Один я тут! О-о-о!

Но прежде чем бежать мальчишки подкатили к дверям магазина чурку и подпёрли дверь. На окнах решётки. Один, не один, верь ему, вору!

– Отпусти. Говорю же - один! Оголодал в тайге. Ни ружьишка, ни удилища... у - у - у ...

– Беглый?

– Перевязала бы! Кровища хлещет.

Евдокия, перезарядив ружьё, так и стояла, готовая к новому выстрелу.

– Перехватишь ружьё и пропала я! Нет.

Не имела она права на риск. За спиной дети. Стоит отпустить с прицела и кто знает, чем дело кончится?

Дело кончилось приглашением в районный отдел милиции для получения почётной грамоты за поимку особо опасного преступника. Узнав о таком "приглашении", Евдокия не спала уже вторую ночь. Ведь розыск Ольги, приговорённой к расстрелу, никто не отменял!

– Мариша, ты поедешь отчёт сдавать, заодно зашла бы в милицию, а то велено приехать грамоту получить. А у меня Костя разболелся. Никак не могу, - убеждала Евдокия продавщицу. Той было не сложно и даже приятно. Так что поздравления районного начальства и грамоту приняла и привезла.

И опять Евдокия коротала ночь на крыльце. В этот раз тёмную и холодную. Также темно и холодно было на душе. С тех пор, как Костя умер, исчезла единственная возможность хоть изредка получать весточки из Корсаково. Пока был жив, тайно пробирался туда, и хоть в открытую ничем помочь было нельзя, помогали по мере сил, оставляя Агафьи деньги и продукты. Всё-таки, какая-никакая помощь, поддержка. Возвращаясь, рассказывал как там и что. Последнее известие добавило переживания. Девочек забрали в интернат. Самой в Корсаково шагу ступить нельзя. Доверить такую тайну... кому? Днём, занятая делами и заботами, терпеливо несла свою ношу, но как только наступал вечер, сердце ныло, отдавая болью под лопатку.

Дочки -

матери

Туманное таёжное утро в Корсаково обещало разгуляться солнечным днём. Агафья по выработанной годами привычке обходила огород, дворовые постройки, внимательно примечая каждую мелочь. Не приходили ли затемно незваные гости? И уже вернулась на крыльцо и взялась за дверную ручку:

– Вы Агафья Грунько будите?

Сердце у неё сжалось от предчувствия беды. И единственно возможная мысль обожгла душу: Ольгу арестовали и теперь пришли, чтобы отобрать её детей! Агафья даже представить не могла, насколько близка к догадке.

– Я Грунько.

– Я из отдела опеки. У вас двое сирот проживают?

– Какие же они сироты? Мне никто не сообщал ни о смерти их отца, ни о смерти матери?!

– А вам и не положено ничего сообщать. Тем более что мать их беглая преступница, находится в розыске.

– Ну вот, сами говорите, что мать в розыске, значит жива?

– Видать в органах тоже надеялись, что жива, вот и не забирали детей от вас. Рассчитывали - явится, коли жива. А раз за столько времени не появилась, то, скорее всего, нет её в живых! Вот, у меня тут бумаги, детей определяем в детский дом!

– Погодите! Погодите! Нельзя же так!
– Нет, доказывать и искать сочувствие бесполезно, остановила сама себя. Жизненный опыт подсказывал другое.
– Вы, наверное, с раннего утра на ногах? Проходите в дом, у меня пироги свежие, с луком с яйцом. Проходите.
– Распахнула дверь.

– Некогда мне чаи распивать.

– Да много времени и не займём. Вот на столе стоят. И чай горячий.
– Усаживала, ублажала незваную гостью, а сама лихорадочно думала: как не допустить, чтобы внучек в детский дом забрали?

– Вы и зимой вот так мотаетесь по холоду?

– Работа такая.

– Ой, а знаете, у меня шаль пуховая. Мягкая, тёплая! Вам для вашей работы пригодится...

– Вы о чём это?

– Не отбирайте внучек...
– и уставилась на неё чёрными, немигающими глазами. Казалось, уж такое видели её глаза, ничем не напугаешь, а тут...

– Вот смотрите.
– Одним движением достала шаль и бросила на спинку стула.
– Может хоть отсрочка или... ну хоть что-нибудь можно сделать?

– Если бы их мать не была особо опасной беглой преступницей, то никто бы и не тронул твоих внучек. А так... дочь свою вини. Я ничем помочь не могу. У самой дети. Рисковать не буду!
– Посмотрела на шаль, провела по ней рукой.
– Убери! Ишь, раскидалась! Я через недельку - другую наведаюсь. Да не вздумай детей спрятать. Тебя посадят, а их всё равно найдут!

– Посадят? За что?

– Как сообщницу. Чай близкие родственницы.

Женщина из отдела опеки уехала. Из разговора с ней Агафья поняла, что Ольга на свободе. Это уже хорошо. День за днём проходили в напряжённом ожидании. Агафья потеряла сон. Внучек со двора на шаг не выпускала. Заберут, увезут, не спросят! И не найдёшь! Прошёл почти месяц, а за детьми никто не приезжал. Обошлось?

Оказалось - нет, не обошлось. Приехали на машине. Объяснили, что она была предупреждена и дети должны быть собраны.