Сталинка
Шрифт:
– Ну да, последняя у попа жена, - вздохнула Елена.
– Ты погоди, пока ему ничего не говори, я же ещё не знаю, согласится она помочь, или нет?
А через неделю Анна громко, так громко, чтобы Ваня слышал, для чего дверь в свою комнату прикрыла не плотно, рассказывала Петровне:
– Ивана в Москву в командировку отправляют. Боюсь надолго. Дело важное.
– Раз отправляют, надо ехать, - так же громко отвечала Петровна.
Правда верил в то, что соседи думают, будто он в Москву едет, только сам Иван. Анна заметно повеселела и только
Вернулся Иван перед майскими праздниками. Анна не знала, как мужу угодить. Но радость была недолгой. На следующий вечер Анна и Елена вместе дожидались мужей. Вот они вместе и ввались в дверь, распевая "раскинулось море широко...".
Как-то незаметно Иван стал прихрамывать, потом жаловаться на боль в кости, а в скорости пришлось лечь в больницу.
– Подумаешь, нога? Теперь врачи вон, тебе почку вырезали и ничего. А это нога. Полечат, да и обойдётся, - убеждала Анну Анастасия.
– Не обойдётся...
– Анна только что вернулась из больницы от Ивана. Скинула на плечи шаль и села, не раздеваясь, на табурет.
– Не обойдётся. Туберкулёз кости у него.
– Поднялась с табурета, стащила с себя шаль: - А Ивана? Ты права, Петровна, Ивана вылечат, вовремя обратился. Вылечат...
– как-то криво улыбнулась и ушла к себе.
– Лена, там Анна пришла от Ивана из больницы, сама не своя.
– Мам, рубашку Петину доглажу и схожу, поговорю.
– Анастасия Петровна только кивнула. Ну, уж очень она не любила гладить. Чистоту и уют умело наводила, даже в одной комнате на всю семью, а вот гладить, это обязанность лежала на невестке. Впрочем, споров по этому поводу никогда не возникало. Елена повесила ещё горячую рубашку на вешалку, кивнула Петру, крутившего ручки настройки приемника "Иртыш".
– Я к Анне.
В комнате Соловьевых свет падал из приоткрытой двери кладовки. Пальто и шаль свешивались со спинки стула. Анна лежала на диване, и не понятно было спит ли, нет?
– Аня? Ань?
– негромко позвала Елена.
– Спишь?
– Нет. Проходи.
Елена присела на край дивана.
– Аня? Ань?
– Гладила соседку по плечам, по русой голове: - Что случилось? Не молчи!
– Иван бесплоден. Это всё из-за пьянки и туберкулёза кости ноги.
– Плакала Анна бесшумно. Просто из широко открытых глаз катились слезы. И от такого вида, Елену мороз пробрал по коже. Она отчётливо представила, сколько слёз вот так вот скрывая от мужа свою боль, выплакала Анна тёмными ночами.
– Сирот в детских домах...
– Иван только на грудного ребёнка согласен. И то не очень. Кое-как упросила. Я не говорила, но уже третий год на очереди стоим. За три года только от одного в роддоме отказались.
– Там у нас пирожки с картошкой. Давай переодевайся. А я пойду чайник поставлю. Ты же, как пришла не ела.
– Не хочу. Это меня Господь наказывает. Ребёнок никакой, ничей не виновен! А я убила сына за вину его отца! Но ведь Иван тоже немец! Не нужен? Избавилась? Не будет тебе детей!- Говоря
– Так мне и надо! Так и надо!
Елена выглянула в коридор:
– Мама?
– В полумраке коридора к дверям бесшумно подошла Анастасия.
– Валерьянки накапай и чайник поставь. Сначала валерьянки.
Немного успокоившись, Анна заговорила опять:
– Помнишь, гости к Кузьминым приезжали? У меня тогда почку прихватило. Почка? Хуже другое: у них четверо сыновей! Четверо! Белоку-у- у-рые, голу-бо-глазые... как мой... убитый!
– Аня, Аня, ты того ребёнка даже не видела! Напридумывала себе и сходишь с ума! Успокойся, ну?
– Четверо! Зачем им столько? А мне ни одного? За что? Господи, за что? Я счастливое лицо этой Евдокии видеть не могла!
– А, по-моему, грустная она какая-то. У каждого свои беды. Много ли мы о ней знаем?
– Живые, здоровые дети, не пьющий муж! Какое, какое ещё счастье надо?! А я плакать научилась так, чтобы Иван не замечал...- и резко, без перехода, - Пойду, умоюсь. - Ещё продолжая судорожно вздыхать, улыбнулась жалкой улыбкой.
– Мама? Ты сколько капель накапала?
– Вроде двадцать, не усчитала.
– Ещё накапай и побольше, побольше!
В туберкулёзном диспансере Иван пролежал почти полгода. Ногу вылечили. Анна за время отсутствия мужа поправилась, посветлела лицом. Танюшка пошла в первый класс и по вечерам Анна помогала ей делать уроки.
Но вот настал день выписки, и Иван вернулся домой. По-соседски, беззлобно вздыхали и ждали: когда же опять пить начнёт? Представить Ивана непьющим как-то не получалось. Вспоминали, как он отметил вместе с Петром выписку из Атамановской больницы. Это он пока лежал - пришлось терпеть, а дома надолго не хватит.
Но вечер за вечером Иван возвращался с работы трезвым. Негромко, будто самому себе, пробурчал Петровне:
– Если хоть каплю в рот возьму - снова скачусь. - И ухромал к себе в комнату.
А вечером Анна крадучись от мужа шептала Елене:
– Врач, когда выписывал, сказал, что может постепенно здоровье восстановится, и он сможет иметь детей. А если сорвётся, ну тогда сам виноват. И ещё, что пьянка - это тоже болезнь, чтобы даже граммульки в рот не брал, а то кабы дело не дошло, что ногу отнять придётся. И про детей не мечтать.
Только жизнь в коммунальной квартире стала входить в ровную колею, случилась теперь уже непоправимая беда.
В конце августа тысяча девятьсот шестьдесят пятого года тяжело заболел муж Елены Петро. Война не прошла бесследно для его здоровья. Проходив семь лет на подводной лодке, чудом оставшись в живых, покинув тонущую подлодку через торпедный аппарат, выжил, примерзнув робой к какому-то обломку. Подобрали подводника моряки проходившего эсминца, выходили, доставили в госпиталь, потом ещё два года воевал на подводных субмаринах.