Сталинка
Шрифт:
– Ну что, Серебряная голова, делать?
– но эмблема молчала, только матово блестела и, казалось Димчу, усмехалась, глядя на него пустыми глазницами.
– Да чего это я? Завтра в первой же траншее пару ковшей землицы кину сверху, и пусть покоится с миром!
– На кухне стало прохладно. Димыч зябко повёл плечами, прикрыл форточку и, стараясь не скрипеть половицами, заспешил в тёплую постельку.
– Ну чего ты? Сам не спишь и мне не даёшь?
– сонно улыбнулась жена и плотнее укутала его одеялом.
Однако на следующий день вместо того, чтобы после работы на трамвае направиться домой, сел в автобус и поехал в Черёмушки, проклиная собственную
Оказалось, что новеньких домов там выросло как грибов. И все их подряд заселяют. Штук пять к ряду. Ну и как в этих пятиэтажках искать неведомую старуху? Походил возле подъездов, прислушиваясь к людскому говору, но спросить ничего так и не решился. Да что и как спросить - пока не придумал.
На следующий вечер присмотрелся: два дома - молодёжные заводские малосемейки, зачем заводу старые люди из барака? А вдруг эта бабка не одна жила? Ну, тогда опять же в малосемейку не попадут. Значит, два дома уже отпадают. Остаются ещё три. Возле двух суета, в некоторые подъезды въезжают новосёлы. А в третьем доме - шторки на окнах и цветочки на подоконниках. Выходит, раньше заселён и остаются только два. Вернулся домой довольный собой, прикупив по дороге пару пирожков с ливером, проглотил не жуя - горячие! Дома жена наливала борщ в тарелки и швыргала носом.
– Ты не торопись, я не голодный, - решил успокоить её.
– Все давно уже дома, а ты, какой вечер где-то пропадаешь! Теперь уже и сытый возвращаешься! Я же не бревно бесчувственное! Всё вижу! Ночами повернётся спиной и сопит себе, или вставится в форточку и курит, курит...
– она бросила поварёшку, села на табурет и закрыла лицо руками, плача навзрыд.
– Чего ты? Чего?
– в растерянности Димыч присел рядом на корточки.
– Это ты чего? Другую нашёл? Нашёл, да?
– Дура! Прекрати сей момент! Давай нормально поужинаем!
– Ага, так я тебе и поверила! Только что сытый был, а теперь ужинать захотел!
Волна злости и обиды то ли на себя, то ли на жену, то ли на этот, чёртов, череп, захлестнула его. Он подошёл к форточке, закурил. Жена глянула на него и закивала головой, мол, видели, видели?
Дверь за его спиной гулко хлопнула, тоненько звякнули подъездные стёкла. Идти было некуда. И он направился к экскаватору, который за эти дни переместился к стайкам снесённого барака. Поднялся в кабину, плотнее запахнул фуфайку, раздумывая, что бы сказать жене? Ну, не про череп же ей рассказывать? Наклонился, поднял завёрнутый в робу череп, положил на колени.
– Ну что теперь скажешь? Куда мне по твоей милости деться? А тут ещё вон что получилось, - вздохнул, выглянул в окно кабины, даже череп приподнял, будто показывая ему, - хотел тебе могилу какую-никакую устроить, а вышло... как раз в том месте, где твои косточки зарыл, сваю под дом забили, - так и сидел, разговаривая, то ли сам с собой, то ли с бывшим владельцем черепа.
– Ох, похоже, вредный ты был мужик, раз и после смерти ни тебе покою, ни людям.
– И подумал, с чего взял, что череп мужику принадлежит?
На улице уже темнело и холодало, и Димыч, натянув на голову старую солдатскую шапку, которая досталась в наследство от прежнего экскаваторщика, задремал. Проснулся от того, что вроде послышались чьи-то голоса. Первая мысль - воры! Что-нибудь открутить да сдать в металлолом! Прислушался. Вроде мужские голоса. Точно, воры! Тихонько опустил свёрток на пол, пошарил рукой под сиденьем, нащупал монтажку. Ну, сам-то на рога не полезет. Раз говор слышно, значит, вор не один. Темень, не разобрать. И тут увидел жёлтый свет фонарика. Потом ещё один.
– Есть кто тут?
– крикнул один из сопровождавших старуху.
"Нет уж! Посижу, может не найдут", - подумал Димыч.
– Вылезай! Тебя через стекло на просвет, если присмотреться, видно.
Один остался возле бабки, второй направился к экскаватору. Димыч открыл дверку, и, слава Богу, нашёл монтажку!
– Не совестно тебе у рабочих людей последнее тырить?
– А чего мне у самого себя тырить?
– подумал, лучше не дожидаться, их двое, он один, навернуть этого по котелку и бежать! Выпрыгнул из кабины, но задел ногой робу, в которую завернул череп, растянулся прямо под ноги мужику.
– Чёрт!
– тут же почувствовал, как сильная рука схватила его за шиворот, извернулся и двинул мужика кулаком.
– Не бузи!
– удар под дых свернул его пополам. Хватка ослабела, и он рухнул на землю. Сжался, ожидая следующих ударов. Но никто не бил, и он потихоньку приоткрыл глаза. Прямо ему в лицо смотрела пустая глазница черепа, остальная его часть оставалась прикрыта робой. Видно выпал следом, когда он задел его ногой. Рядом топтались два сапога. Потом увидел, как рука взяла робу... и из неё вывалился окаянный череп! Димыч, успев чуть отдышаться, вскочил на ноги. Но мужик даже не прореагировал на его движение:
– Лёнча, смотри, - и присел рядом с черепом, освещая его фонарём.
– Ну, пришли грабить, так череп-то вам к чему?
– а сам взглядом уже отыскал, валявшуюся почти рядом, монтажку.
– А тебе?
– голос мужика вдруг охрип.
– Как для чего? Похоронить! Чего не понятно?
– Ты где его взял?
– А вы кто?
– Дед Пыхто. Где взял, спрашиваю?
– Тополь выкорчёвывали и вот...
– А ты, значит, похоронить решил?
– Решил. Знал бы, что меня через него - кивнул на череп, - ждёт - зарыл бы, как велел бригадир.
– Не бойся. Не грабители мы. Человек тут был похоронен... давно. Вот хотим найти.
– А чего ночью?
– А ты чего?
Потом тряслись в стареньком москвиче, направляясь в те самые Черёмушки. Старуха сидела на переднем сиденье и держала на коленях, аккуратно завернутый в её головной платок, череп.
– Батя наш белым офицером был. Скрывался от красных, расстрел ему полагался.
– Видать много кровушки пролил, если такой приговор...
– Какой приговор? Не было никакого приговора. Стреляли друг в друга, будто с цепи сорвались, за что? Чёрт поймёт! Мать батю в Сибирь украдкой, в товарном вагоне привезла, среди вещей. Потом в бараке в подполье прятался. Там и помер.