Сталкер-югенд

Владимирович Федорцов Игорь

Как и обещал, Паха вел Чили домой. Старые обиды и размолвки между ними быльем порастали, но что-то оставалось не договоренным, не выясненным. То, что произошло с ними у озера... конечно, со счетов не сбросишь. Но и не повод ,, ноги мыть и воду пить. Мудрейшие бы приговорили: стерпится - слюбиться. Первую половину осилили. По-человечески общались. Помогали (хотя кто кому) друг дружке. А вторую? Хватит ли смелости?

Несколько раз Паха вроде порывался заговорить, Чили ждала что заговорит. Но надо знать Паху. Так он и разогнался слова лить. В свою очередь парень подмечал, девушка готова его выслушать. Однако, сомневался, готова

ли принять то, что он ей выложит. Поэтому прибывая в обостренном и взаимном желании диалога, они продолжали идти и не касаться темы для обоих болезненной.

Однажды динго пропали. Их отсутствие обеспокоило гораздо больше, чем необъяснимое присутствие.

– Странно это, - посмурнел Паха.

– Ушли и ушли.

– Почему только? Как испарились.

Чили поела, попила воды, без напоминания и принуждения, сгрызла веточку полыни. Уставилась на огонь. Наверное люди любят его не только за тепло и защищенность, еще за одарение неким чувством единства, сидящих возле. Одной крови, одной доли, одного времени. Здесь и сейчас. А завтра? Завтра будет завтра.

– Там выше, мост есть. Если с опаской, можно перейти. За мостом пустырь. Оттуда по шоссе, до трубы рукой подать.

– Торопишься?

– Чего без дела шляться.

Эдакий непонятливый. Не про то вопрос.

– Торопишься избавиться?
– спросила Чили без всякой подковырки.

– Сама придумала?
– Паха, отставил кружку. Похоже объяснений не избежать.

Чили его опередила..

– А если другое придумаю? С тобой остаться?

Паха несколько раз кашлянул, скрыть смущение и подбирая слова.

– Как бы объяснить...

– Не надо объяснять. Я останусь, - решилась она.

Паха пересел перед ней на корточки, заглянул в лицо, забрал ладони девушки в свои.

– Здесь трудно... Очень. Здесь ничего не дается даром и ничего нельзя уступать. Ничего. Все что мы... я или ты уступим, у нас заберут. Совсем. И прятаться нельзя. Нигде. Ни в убежище, ни в норе, ни в подземке. Нельзя. Человек создан для света, он должен жить под небом. И я хочу жить под небом. Хочу, чтобы мои дети жили под этим небом. Счастливо жили. Это не много. Но и не мало. И я не уступлю ничего из того что мое. Пока смогу. Пока жив, - дальше Паха говорил с задержками, паузами. Подумать, выверить слова. Не сказать лишнего и не упустить важного.
– После того.... После гибели Юманы, я был в Берестье, в Караре. Где вскрыли кубышку. Никого не осталось. Был в Речном. Выводил кротов к фермерам. Они и похожи на кротов. Слепые, согнутые, потерянные, жалкие. Я не хочу как они. Другие пусть. Их дело. Я - нет! Все что принадлежало моим предкам, должно принадлежать моим внукам. По праву. Все до последнего камешка. До последней капельки, до последнего облачка. Я так решил. Сколько есть, все мое. Три дня, пять... год. Сколько проживу. Я не крот. Я человек. И этот мир мой!

– И тебе нравится такая жизнь?

– Не нравится. Я хотел бы другой. Но пока получается, как получается. Но знаю одно, то, что я не отдам, будет моим. А я не отдам. Нельзя отдавать то, что любишь!

– А меня?
– прозвучало ужасно глупо. Как из какой-то задрипанной книжонки, про принцессу и бродягу.

– И тебя.

Взгляд Пахи выражал то, чего она так хотела. Так смотрит мужчина на свою женщину. Не на любимую, не на драгоценную, не дражайшую. А на женщину, которая с ним сейчас и завтра, и навсегда. Женщину, которой будут доверять.

Подобного удостаиваются не многие.

– Я остаюсь. С тобой.

Паха раздумывал не долго. Почти не раздумывал.

– Я отведу тебя в Байдаху. Поживем первое время. Потом уйдем к самоедам. Они не откажут. Помогут. И нам и твоим.

– Хорошо, - согласилась Чили.

Паха сгреб девушку в охапку....

Ему пришлось труднее. Его заголенный зад, достался комарью. У Чили пострадали лишь коленки...

Под тонким одеялом тесно, но тепло и сухо. Покидать столь уютное убежище вовсе не хотелось. А если прижаться тесней и того лучше. Совсем хорошо.

...И утром ничуть не хуже чем вечером...

Привязался дождичек и пришлось вставать, собираться в дорогу. Доели мясо, допили остывший чай. Одежда промокла и противно липла.

– Не думай об этом, - посоветовал Паха.
– Есть то на что можешь повлиять и то на что не можешь.

– И как я повлияю на дождь?

– Потому не парься и иди спокойно.

Действенная логика! После некоторых усилий, Чили удалось не думать о неудобствах и путь показался легче.

Не теряя времени, Паха рассказывал ей об окружающем. О деревьях, о травах-муравах, о козявках, о скачущих, прыгающих и крадущихся животных, если попадались показывал следы. Проводил с Чили курс выживания в экстремальных условиях. Кое-что опробовали. Освежевать зайца. Чили долго не решалась. Привязанный за задние лапы длинноухий казался живым и если его коснуться ударит лапами или заверещит. Тонко и жалобно.

– Конечно, жалко, - не спорил Паха.
– Всем жить охота. А ты представь не для себя делаешь. Для собственных детей. Их кормить надо.

Чили фыркнула.

– Скажи еще у меня их трое и родители старенькие.

– И такое может быть, - усмехнулся Паха.

Про детей? Или про родителей?

Все же Чили собралась с духом и при помощи Пахи шкуру с зайца слупила.

– Мех у него неважнецкий, не сезон. А вот мясо вполне съедобное.

Толи Паха не обманул, толи потому что сама приложила руку, мясо показалось вкусным.

Сердце, почти с кулак, Паха приготовил отдельно.

– Самоеды верят, кто съест сердце убитого зверя, никогда не озлобится и напрасно зверушку не убьет.

Тоже ничего. Жестковато только. Сердце.

Человек любит придумывать всякие красивости. И себе памятно и вспомнить хорошо. Медовый месяц, Бабье лето.... В памяти Чили эта короткая неделя... Интересно, в чем разница с длинной неделей, если в обеих по семь дней? Так вот, неделя показалась короткой. Небольшое озерцо, в окружении могучих елей. Сколько угодно можно спать, купаться, разглядывать друг друга в хрустальной воде, не стесняться ходить голышом и читать мысли и желания по пульсу, дыханию, по сотням до этого непонятным и нечитаемым признакам. В этой коротенькой неделе уместилось столько, что при других условиях собирать годы и годы.

После нехоженых дебрей и замечательного двухдневного сплава на плоту, предстоял трудный открытый участок. В пустошах чувствуешь себя голым, не защищенным, уязвимым.

– Тут надо быстрым шагом. А то и бегом.

– Смогу, - уверена Чили.

Но не уверен Паха. Он загодя переложил из её рюкзака большую часть груза к себе. У нее только одеяло и еда.

Легкая всхолмленность напоминала ленивые волны, бегущие к далекому рифу. Серая линия горизонта обезображена конусом. Будто чирий назрел.