Стальное зеркало
Шрифт:
И затевать расследование на все адмиралтейство — непозволительная роскошь. Особенно во время войны. Нет уж. Пусть облизываются все стороны. И господин госсекретарь, и те, кто хотел бы замести под ковер все. У нас есть документы, есть конкретные имена и есть человек. Это Хан-Небо мог выбивать города и народы за сугубое непокорство. А мы так без страны останемся. Хотя… с каким бы удовольствием я напустил его на сэра Энтони Бэкона. И не в пьесе, а наяву.
— Ну что ж, господин коронный свидетель, — говорит сэр Кристофер Маллин… — будем считать, что мы договорились.
— А
Рукой ему шевелить больно, но для него дело явно стоит того.
— Правду, — поднимает брови Трогмортон. — Правду. В этом случае ваши слова не разойдутся с показаниями второго свидетеля.
Второй свидетель смотрит на всех, как на нечто доселе невиданное. Что он себе вообразил? Что его будут заставлять врать, скрывать отдельные эпизоды допроса и так далее? Мыслить стратегически молодой человек пока еще не умеет. Впрочем, и специально для него добытое признание Таддера тоже произвело на Дика, выражаясь языком протокола, который еще нужно перечитать, значительное воздействие…
Уже наверху, закончив с допросом, протоколом, обустройством свидетеля — который вполне согласился с тем, что в сухом, теплом, надежно прикрытом подвале, не этом, соседнем, ему пока что будет уютнее, чем в городе, — Кит припер молодого человека к стенке.
— Скажите-ка, господин Уайтни, а что вы поначалу думали о наших мотивах?
— Что вы мало отличаетесь от клиентов «Соколенка». От тех, кто был готов платить дополнительно. — Подумал, сам себе кивнул и добавил: — И что вы хотели преподать мне урок.
Замечательно честный молодой человек, вот только зачем своей честностью размахивать как франконской «утренней звездой»? Подумал глупость… точнее, долго и упорно думал глупость, вот что ему покоя не давало. Потом высказал. С вызовом, как будто его глупость может кого-то задеть. Это, юноша, могло бы задеть вашего отца, и должно беспокоить вас самого.
— Урок вы получили. Другой вопрос, как вы его усвоили. Ну и что вы думаете сейчас?
— Что вы учитывали характер Таддера. «Не поверю, пока не увижу, и даже тогда не поверю, если очень не захочу.» Вам нужно было заставить его поверить — быстро и не причиняя ему лишнего вреда.
— Неплохо. Как вы думаете, что бы его ждало в Лондинуме, рассчитывай он на помощь и защиту?
— Слишком долгая жизнь. — А лихо мальчик умеет формулировать, такое и прибрать не стыдно.
— Хирургия, Ричард, учит как спасти большее, пожертвовав меньшим. Мой вам совет — займитесь на досуге, очень полезная в нашем деле наука.
Уайтни кивнул… нет, не кивнул, опустил голову. Потом поднял.
— Хирург может любить свою работу. Даже если иногда ошибается, не так ли, сэр Кристофер?
Да уж, сейчас ошибиться было бы совсем некстати. Ибо полушутливая беседа вдруг оборачивается операцией по живому Уайтни, а я все-таки устал…
— А что для вас главное в этой работе?
— Если бы мне мои отдали такой приказ… я бы, наверное, задумался
— А теперь?
— А теперь я узнаю этот случай. — А есть еще сотни других.
— Ричард, мы все ошибаемся. Не думаем, слишком много думаем, не о том… Доверяем тем, кому не стоило, или наоборот. Вы не можете стать ни всеведущим, ни безупречным. Не здесь уж точно. Поверить в свою безупречность — очень некрасивый способ самоубийства. Стремиться именно к ней — то же самое…
— Но это значит, рано или поздно…
— Конечно. А рано или поздно — зависит от вас. Хотя можно успеть выйти в отставку, пока не стало поздно.
— Скажите пожалуйста, если можно, — спросил, подумав, независимый свидетель, — а почему вы все время рукой шевелили? Вот так?
— У меня строфа никак не получалась.
— А теперь получилась? — И никаких «что?» и прочего изумления. Тоже неплохо.
— Да. Вот он лежит, а впереди горит город, а рядом стоит старший сын его старшего сына… лучший из всего выводка, и хан говорит с ним, умирает и все говорит…
Мы расплавили в тигле восток и юг, планеты идут чередой, нам служит время, и ты, мой внук, увидишь, как гнется солнечный круг, над большой, последней водой…А зрители уже знают, что между отцом и дедом мальчик выбрал отца. И не пойдет на запад, не станет покорять мир. Будет правителем, а не героем. И от великого хана останется то, что он ценил меньше всего.
Уайтни щурится, смотрит вдаль — как через море, — надолго замирает, потом это его несчастное дважды краденое движение головы… видимо, приросло навсегда. Что ж, в некотором роде явление состоялось. Хоть и в виде призрака. Лицо у юноши задумчивое. Можно спорить, что вместо кирпичной стены дома напротив он видит закат. Хотя закат ровно у него за спиной.
— Спасибо, — говорит слушатель.
— Не за что, — отвечает автор, актер и постановщик в одном лице.
— Любезнейший конь, вы беспричинно саботируете важную часть нашей кампании, — сказали откуда-то сверху.
— Игг-гиот, — явственно ответили снизу.
— И нарушаете субординацию.
— Игг-гаа! — еще более четко высказался конь, совершенно безосновательно именуемый любезным.
— Уж не считаете ли вы, любезнейший конь, что имеете на это право?
— Иг-гга! — подтвердил жеребец.
— Возможно, мне стоит ввести вас в состав штаба?
— Закройте уши, юный синьор, — Мартен Делабарта усмехнулся. — Этот ответ точно нарушит всякую субординацию…
Следующий всплеск ржания был долгим и странно ритмичным. Кажется фриз не хотел в состав штаба. Зато очень хотел добраться до предложившего. И вряд ли с чем-то хорошим.
— Господин полковник, я, увы, ничего не понял, — солнечно сказал Марио Орсини. — Наверное, арелатский акцент мешает. Вас не затруднит перевести?