Становление личности. Избранные труды
Шрифт:
Мы достаточно сказали о несомненной важности ролей. Как мы теперь свяжем понятие роли с личностью? Как и в случае с культурой и с ситуацией, мы видим, что некоторые специалисты в социальных науках с таким энтузиазмом относятся к этому понятию, что готовы отводить роли доминирующее место в теории личности. Приведем два примера.
«Человек состоит из ролей, которые он играет» [407] .
«Индивид в течение жизни исполняет множество разных ролей, последовательно или одновременно; синтез всех социальных ролей, которые он когда-либо исполнял с рождения до смерти, образует его социальную личность» [408] .
Прежде чем ответить на наш вопрос, мы должны тщательно развести четыре значения роли (все они законны, но слишком часто их смешивают).
1. Ролевые ожидания. Ролевые ожидания располагаются в социальной системе. Это то, что культура (или субкультура) предписывает отцу, матери, ученику, врачу. Это правила игры. Это то, чего большинство людей в обществе начинает ожидать от любого человека, занимающего определенное положение в любой существующей социальной системе.
2. Концепция роли . Картина роли, имеющаяся у данного отца или данного учителя, может соответствовать или не соответствовать ролевым ожиданиям. Конечно, в широком смысле, отец или учитель знает, чего от него ожидают другие. Но вопрос в том, чего он ожидает сам от себя? Он определяет свою роль по-своему. Один отец считает, что должен плотно опекать своего сына, другой считает, что должен давать парню свободу и независимость. Один учитель считает, что хорошее обучение – это строгий спрос плюс суровое наказание, другой предпочитает работу по индивидуальным проектам и нежесткие методы контроля.
3. Принятие роли . Иногда людям нравятся их роли (определенные или ожиданиями других или собственной концепцией), некоторые к ним безразличны, третьи ненавидят «станцию, на которую они прибыли». Есть усердные матери и не усердные. Некоторые президенты колледжей и некоторые шахтеры-угольщики любят свою работу, другие ее ненавидят. Некоторые любят собственные концепции своих ролей, но их раздражают ожидания других людей по отношению к ним. Пока мы не знаем ответа на эти вопросы, мы не можем решить, является ли для личности роль близкой и центральной (проприативной), или она – просто периферическое и неприятное культурное предписание.
4. Исполнение роли . То, что индивид в действительности делает со своим ролевым назначением, зависит от всех предшествующих обстоятельств. Энергичен ли он или равнодушен? Готов ли школьник к сотрудничеству или идет на него неохотно и непокорно? Одни ролевые ожидания нам этого не скажут. Школьники, матери, руководители, продавцы различаются между собой, главным образом, тем, как они исполняют свои роли. Ожидания единообразны и предписаны, но конечное исполнение роли значительно модифицируется различием концепций, степени принятия и всех сопутствующих особенностей и черт личности.
На рисунке 5 показано положение этих различных ролевых понятий [409] . Предполагается, что в двух отношениях мы можем рассматривать роли как принадлежащие социальным системам (а не личности). Ролевые ожидания служат только внешней моделью и стимулом (они могут истолковываться по-другому, приниматься или отвергаться человеком). Исполнение роли – это опять точка пересечения личностной и социальной систем. Исполнение роли человеком влияет на социальную систему и может оцениваться как часть этой внешней системы. Однако в двух отношениях ролевой концепт принадлежит личности. То, как индивид определяет роль для себя, принимает ли он ее и делает собственной или выполняет ее в поверхностной и неадекватной манере, – все это субъективные процессы.
Рис. 5. Четыре смысла понятия «роль» в соотношении с личностью
Как правило, люди, склонные поддерживать существующие институциональные структуры общества, понимают свои роли так, как их понимает общество, и охотно принимают их. Люди, радикально переопределяющие свои роли и не испытывающие к ним любви (ни в общественном, ни в личностном аспекте), – это бунтари. Мы не имеем в виду, что каждый удовлетворенный ролью человек консервативен, а неудовлетворенный – радикал, но, по-видимому, есть такая тенденция.
Мы не можем согласиться с тем, что личность – это просто связь ролей, так же, как не могли согласиться с тем, что это только субъективная сторона культуры или игрушка в руках меняющихся ситуаций. Но мы признаем, что «личностный диапазон изменчивости» велик. Внутри этого диапазона активность варьирует соответственно давлению культуры, ситуации и роли.
К счастью, все эти три социальные силы – культура, ситуация и роль – допускают значительную свободу в личном поведении. Как существует много приемлемых способов говорить по-английски и много приемлемых способов поведения на спортивных мероприятиях, так есть и много способов быть хорошей матерью, хорошим руководителем, хорошим учителем.
Следовательно, мы можем примирить акцент на «социальной системе» (предпочитаемый социологией и антропологией) и акцент на «внутриличностной системе» (предпочитаемый психологией) на основании того факта, что оба подхода учитывают широкий диапазон изменчивости. Социальная система предъявляет гибкие требования, индивид обладает гибкими способностями. Обычно между ними нет фатального конфликта.
Катастрофическое социальное изменениеОстается одна проблема. Мы сказали, что культура, ситуация и роль сильно детерминируют и личное поведение, и структуру личности. Если это верно, нам следует ожидать, что изменения в социальной и культурной системах и в ситуациях приведут к изменениям в личности. Если личность – не больше, чем «субъективная сторона культуры» или «набор ролей», то параллель будет совершенной.
Логика ясна: для сохранения нашей личности нам требуется питание, предоставляемое средой. В ней мы долго живем и из нее извлекаем поддержку (нас поддерживают присутствующие и память о тех, кто знал нас годами). Если наше окружение не стабильно и не интегрировано, как же нам быть стабильными и интегрированными? В защиту этого взгляда приведем сведения о том, что «сенсорная депривация» сильно нарушает ориентацию человека и даже его чувство самости. Дополнительное исследование показывает, что периоды болезни в жизни многих людей тесно совпадают с огорчениями, наносимыми им социальным окружением, которое внезапно становится источником психологической угрозы и чрезмерных требований. Исследование показывает, что во время личного стресса усиливаются не только так называемые психосоматические заболевания (язва, астма, аллергия и т. д.), но и медицинские недуги всех видов [410] .
Несмотря на то, что наше поведение и здоровье меняются под воздействием ситуаций и ролей, мы все же упорно поддерживаем (по меньшей мере, пытаемся поддерживать) некую интегрированность.
Иногда специалисты в социальных науках имеют возможность изучать случаи катастрофических социальных перемен и их влияние на отдельные личности.
Одно такое исследование было проведено антропологом Маргарет Мид, которая исследовала культуру жителей острова Ману в Полинезии и близко познакомилась со многими отдельными ее представителями. Через двадцать пять лет она снова их посетила. Между тем вся культура изменилась радикально. От примитивного уровня племя продвинулось к сложному западному типу цивилизации. Социальные перемены, рассчитанные на столетия, сконденсировались в одном поколении. Однако Мид отметила стабильность индивидуальных личностей. Один человек, теперь судья средних лет, сохранил ту же напыщенность, какой отличался и в юности. Другой, бывший в юные годы недоверчивым, сдержанным и апатичным, через 25 лет обладал такими же чертами и темпераментом [411] .
Конечно, подобные наблюдения не доказывают, что такие огромные социальные перемены не влияют на личность. Конечно, влияют. Но мы предостерегаем против поспешного обобщения, будто личность – это только зеркальное отражение культуры.
Второй пример так же поучителен.
Во время гитлеровской эры в Германии тысячи людей полностью утратили свою обычную опору в социальной системе. Им было запрещено работать, их преследовали, их лишали собственности, арестовывали, пытали; семьи были разбиты. Некоторые избежали заключения в концентрационный лагерь, сумели бежать из страны и поселиться за рубежом, где у них вообще не было корней. Что же происходило с их личностями? Внимательное изучение девяноста таких случаев показало, с каким упорством и энергией они сохраняли свою собственную натуру как на родине, так и в новой стране.
Исследователи описывают живое впечатление необычайной целостности и самости индивидуальных личностей. Подавленный, бесцветный учитель математики теряет работу, ухитряется эмигрировать и становится подавленным, бесцветным учителем математики в новом мире. Оптимистичный, экстравертированный, приветливый специалист по рекламе, совершенно разбитый нацистами, в конце концов обнаруживается в Южной Америке в качестве оптимистичного, экстравертированного, приветливого специалиста по рекламе. Очень компетентная еврейка, писательница с искрометным стилем, покидает Австрию при ужасных обстоятельствах и поселяется в Израиле, где пишет мемуары со своей обычной живостью [412] .
Мы вынуждены сделать вывод, что для большинства индивидов внутриличностные изменения по меньшей мере не пропорциональны изменениям в культуре или в ситуации. Даже в условиях социальной аномии (дезинтеграции ценностей) человек ухитряется сохранять свою личностную систему более или менее нетронутой. Но за некоторой определенной точкой ему это уже не удается. В нынешнюю беспокойную эру у нас есть живые доказательства того, что человек, насколько бы интенсивные усилия он ни прикладывал, не может постоянно выдерживать нарушение своей социальной опоры.
Промывка мозгов . К промывке мозгов относится случай, когда посторонние отчаянно хотят изменить укорененные системы ценностей, усвоенные человеком за всю жизнь. Жертвой может быть американский миссионер или репортер, заключенный в тюрьму в Северной Корее или в Китае, или демократически настроенный немец, арестованный за свои политические убеждения и брошенный в нацистский или русский концлагерь. Суровые эксперименты по «промывке мозгов» или «духовной хирургии» (более успокаивающими ярлыками могут быть «идеологическое перевоспитание» или «принуждающее убеждение») позволяют нам проследить результаты.
Согласно нашей реконструкции, сделанной на основе теперь уже многочисленных рассказов, начинается все с драматического ареста (часто в полночь или в ранние утренние часы), сопровождаемого размахиванием пистолетами и другим оружием. Арестованному могут даже завязать глаза, надеть наручники и препроводить его в камеру. Допросы начинаются немедленно, обычно при очень ярком свете, вызывающем чрезмерное напряжение глаз и утомление. Следствие начинается со слов: «Правительство все знает о ваших преступлениях, но теперь вы можете во всем признаться». Заключенный удивлен и смущен, ибо он не знает иных своих преступлений, кроме личного несогласия с режимом. Он протестует, утверждает, что невиновен, но ему говорят: «Правительство не арестовывает невинных людей». На допросах он должен рассказать о своей работе, о том, что он делает в стране, с кем связан и о всех фактах своей социальной жизни и экономического статуса. Он должен попытаться вспомнить исчерпывающие детали своих разговоров. Если он старается сотрудничать, ему говорят: «Есть еще что-то. Вы не говорите всего откровенно». Когда его усталость нарастает, ему говорят, что если он признается, его быстро освободят от тяжких испытаний.
С физиологической точки зрения мы можем сказать, что нервная система перегружается продуктами усталости и эмоциональной фрустрации. Начинается подавление его обычных привычек и убеждений. Он озабочен поиском возможности спасения, а ему говорят, что единственный путь к нему – признание. Ему не в чем признаваться, но мысль пускает корни и становится все более привлекательной, когда возрастают усталость и угроза физических пыток. Часто, когда он все более и более запутывается и теряет уверенность, его отводят в камеру и разрешают поспать, но только час или два. Этот частичный отдых ведет к еще большей дезориентации его обычных привычных систем. Допросы – а часто и пытки – начинаются снова. Ни одна из его обычных привычек не помогает ему выйти из непереносимой ситуации. Все протесты или неудачные попытки оправдаться наталкиваются на: «Признайтесь. Скажите правду. Признание спасет вас». С этой так твердо вбитой идеей, после многих часов или, возможно, дней без пищи и сна, заполненных болью и общей фрустрацией, истязаемый ощущает слабость и желание уступить. Он хочет «помочь» своему столь настойчивому мучителю, особенно, конечно, потому, что таким образом он может найти избавление. Но никакой его ответ не удовлетворяет экзаменатора. Испытание не кончается.В камере с ним оказываются более «продвинутые» преступники (с более промытыми мозгами), и эти люди свирепо нападают на него, вероятно, вымещая на нем месяцы собственных страданий. Его обвиняют в том, что он – «закоренелый империалист, отказывающийся признать свои преступления».
Физические страдания продолжаются:
«Тебя обязывают стоять с цепями на лодыжках и держать руки за спиной. Они не помогают тебе, потому что ты ужасный реакционер.…… Ты ешь как собака – ртом и зубами. Ты управляешься с чашкой и миской с помощью носа и пытаешься дважды в день всосать немного бульона. Если тебе надо помочиться, они расстегивают тебе брюки.…… Цепи не снимаются никогда… Никто тебя не моет. Вшей все больше и больше.…… Они непрерывно требуют, чтобы ты все признал, и тогда к тебе будут относиться лучше… Ты начинаешь думать о том, как избавиться от цепей. Ты должен избавиться от цепей» [413] .
Историю таких пыток излагали в последние годы много раз. Переломный момент откладывается, человек может месяцами ничего не признавать. Но в конце концов – после многих месяцев или лет такого существования – происходит подлинное крушение здания личности, существовавшего до ареста. Достаточно странно, что внезапная доброта со стороны судей помогает сломить сопротивление и вызывает у жертвы регресс к детскому уровню. Само признание может быть поверхностным, но тюремщики это знают и, вбив этот клин, настойчиво загоняют его все глубже в личностную интеграцию, пока она не расколется и не разрушится. Одна жертва сказала: «Они создают шпионскую ментальность. То, что вы выдумали, становится реальностью. Если вы признались, что передали сорок шпионских сообщений, в следующий раз вы скажете, что передали пятьдесят. И эти пятьдесят становятся для вас реальностью».
Слишком болезненным оказывается сохранение прежних стандартов правды и лжи, справедливости и несправедливости. Легче принять предложенные стандарты, сказать: «Да, я шпион, преступник, враг народа. Я заслужил то, что вы мне даете. Вы правы, а я не прав. Вы – великие и справедливые судьи. Я – ничто». Священник-миссионер в Китае после тяжких мук заявил, что действительно был шпионом, обученным в миссионерской школе для поездки в Китай, чтобы заниматься шпионской деятельностью под прикрытием религии, его локальная миссия – шпионская организация; Ватикан – главный шпионский центр; вся его жизнь была направлена против интересов китайского народа.
Такого разрушения старых привычек и чувств достичь крайне трудно, но возможно (по крайней мере, во многих случаях). Чтобы перевернуть укоренившиеся убеждения и ценности, требуется время и катастрофические страдания. Беттельгейм рассказывает о своей собственной многомесячной борьбе за сохранение чувства Я в концлагере в Бухенвальде. Он повторял: «Эти муки происходят с моим телом, а не со мной». Но даже Беттельгейм проводит временн́ую границу сопротивления примерно на рубеже три года. Более старые заключенные часто становились жалкими рабами нацистских тюремщиков; соглашались с их проповедями, даже искали кусочки их одежды, носясь с ними как со священным фетишем [414] .