Становление личности. Избранные труды
Шрифт:
Психологический гедонизм, как называют этот тип теорий, обладает соблазнительной привлекательностью. Он очень чувствительно и ясно говорит, что люди стремятся к счастью и избегают несчастья. Разве эта формула не сохраняется с рождения до смерти? Двухлетка ищет удовольствия; Толстой ищет удовольствия (через уменьшение сложности жизни); вы и я ищем удовольствия (или счастья). Все это так просто. Так ли?
Группа молодых незамужних девушек обсуждала свои жизненные мотивы. Они пришли к единодушному решению, что их единственный мотив – «быть счастливой». Присутствовавший психолог попросил их посмотреть на две фотографии. На одной была изображена улыбающаяся девушка явно из рабочего класса, на другой – несомненно богатая девушка, выглядящая подавленной. Все девушки согласились, что первая счастлива, а вторая несчастна. Затем их спросили: «Какой из двух вы бы предпочли быть?» Все предпочли бы быть несчастной, но богатой. Некоторые смеялись над своим выбором. Одна сказала: «Я знаю, это забавно, потому что я хочу быть счастливой, но именно так я чувствую». Этот показательный (хотя и провокационный) эксперимент дает основание полагать, что для этих девушек социальный статус – более сильный и конкретный мотив, чем счастье.
С понятием счастья как мотива связано много сложностей. Самое сложное – это то, что нельзя прямо нацелиться на достижение счастья. Следовательно, это не конкретный мотив. Кто-то может думать : если получу степень в колледже, женюсь на Сьюзан, заработаю на хорошую жизнь, то буду счастлив. Но осязаемые цели – это конкретные достижения, а счастье – это, в лучшем случае, побочный продукт мотивированной чем-то другим деятельности. Тот, кто нацелен на счастье, вообще не имеет цели.
Давайте исследуем свое собственное сознание. Поглощенные задачей, осуществлением мотива, осознаем ли мы наше стремление к счастью? Мы знаем, что стремимся пройти тест, написать стихотворение или выиграть игру. Мы смутно ожидаем, что успех принесет удовлетворение, но нас ведет конкретная цель; предвосхищение удовлетворения само по себе – не более, чем отдаленная тень.
А само удовлетворение часто мрачновато и не похоже на «счастье» в принятом смысле слова. В чем счастье для пилота падающего бомбардировщика, отдающего жизнь за свою страну? В чем счастье для работающего с полной самоотдачей, но переутомленного и задерганного государственного деятеля? Для любящей матери осужденного преступника? Всякий раз, когда мы делаем что-нибудь, потому что «обязаны» делать это, мы нарушаем кредо гедонизма. Многое, что мотивирует нас, увеличивает наше напряжение, снижает наши шансы на удовольствие и обязывает нас вести трудную и рискованную жизнь. Бисмарк однажды сказал: «Мы в этом мире не для удовольствия, а чтобы выполнять наш проклятый долг».
Но, несмотря на эти критические комментарии, между удовольствием и мотивом существуют определенные позитивные взаимоотношения, на которые можно указать. Безусловно верно, что приятный чувственный тон часто сопровождает удовлетворение влечений: прием пищи, сон, активность, выделения, секс, даже вдыхание свежего воздуха. Верно также, что значительная часть поведения маленького ребенка импульсивна (контролируется влечениями) и в этом смысле может быть названа гедонистической. Юность – это тоже возраст «поиска удовольствий» (в том смысле, что вечеринки, занятия спортом, свидания – кратковременные цели, быстро приносящие приятные чувства). Верно также, что многие взрослые являются гедонистами в том смысле, что на протяжении всей жизни они ищут немедленного чувственного удовлетворения. Мы признаем эти факты. Мы можем также признать, что удовольствие и боль – это сигналы природы нам о том, что наши мотивы удовлетворяются или блокируются. Даже человек, выполняющий свой долг, переживает некоторые вспышки удовольствия или удовлетворения. Но оказалось, что по мере прогресса эволюционного развития человека сигналы природы (а сигналы – не мотивы) становятся все менее и менее надежными. Мотивы пещерного человека вполне могли быть настроены на гедонистические сигналы. Но в наши дни мы обнаруживаем меньшее соответствие между реализацией идеала, долга, ответственности и сигнальным флажком удовольствия. И многое из того, что приятно, несовместимо с главными жизненными целями взрослого.
Итак, мы не можем построить теорию мотивации на гедонизме. Это смутный принцип, недостаточно подкрепленный доказательствами и нашей собственной интроспекцией. Нет близкого соответствия между удовольствием и достижением цели [421] .
Инстинкты. Второй простой, но, возможно, ошибочный взгляд на мотивацию полностью приписывает ее инстинкту. Отметим три разновидности доктрины инстинктов.
Составление списков ad hoc [422] . Легко изобретать инстинкты в соответствии с текущей нуждой. Экономист, желающий объяснить экономическое поведение человека, может бойко постулировать инстинкты мастерства, соперничества или приобретательства , он может выстроить целую систему на своих предположениях, но сами предположения беспричинны и бездоказательны. Воспитатель может «нуждаться» в инстинкте игры, любопытства, мышления и – оп-ля! – изобретет их для своих целей. Социолог может ради своего теоретизирования решить, что человеку нужны четыре базовых «желания»: новизны, безопасности, признания, обладания . И вот вам они [423] . Много лет назад Л. Л. Бернард сделал обзор психологической и социологической литературы и обнаружил примерно четырнадцать тысяч постулированных (и произвольно изобретенных) инстинктов [424] . Изобретения такого рода могут приносить утилитарную пользу, но они не опираются на серьезную мотивационную теорию.
Гормическая теория . Более организованная теория представлена Уильямом Мак-Дугаллом6. Он утверждает, что животными руководят исключительно инстинкты. Если мы принимаем эволюцию (как положено), то у людей также должны быть основные наклонности, являющиеся их главными движущими силами. Не все наклонности очевидны при рождении, но они созревают и движут по сути все человеческое поведение. К каждому инстинкту привязана первичная эмоция. Смешением этих инстинктивных энергий друг с другом и с более поздним научением объясняется все богатое разнообразие человеческих мотивов. Примеры: родительский инстинкт (эмоция нежности), бегство (страх), драчливость (злость), общительность (одиночество). Когда с этими инстинктами связываются привычные объекты, у нас развиваются чувства , и сама личность состоит именно из чувств. Таким образом, эта теория объясняет нам одновременно обе структуры – мотивации и личности.
Хотя система Мак-Дугалла хорошо аргументирована, мы не можем принять ее в качестве адекватного объяснения мотивации. Она полностью спекулятивна и требует определенного количества (в разных изданиях его работы оно варьирует от 8 до 18) побудительных движущих сил в человеческой природе, которые на самом деле никогда не были установлены. Подлинная суть мотивации гораздо сложнее, и индивидуальные различия гораздо больше, чем допускает эта теория.
Фрейдистский инстинкт . Фрейд говорит: «Структура ид никогда не меняется». Ид наполнено «инстинктивными энергиями». Что это за энергии – сказано еще менее ясно, чем в системе Мак-Дугалла; но, как известно каждому, Фрейд постулировал в качестве двух доминирующих инстинктов секс и агрессию. Вместе они могут объяснить бо́льшую часть поведения и характера человека.
Если инстинкты никогда не меняются, как мы можем объяснить разницу между нашим буйным двухлеткой и Толстым? Фрейд предлагает два объяснения. Во-первых, взрослый (например, Толстой) требует нового объекта для сосредоточения либидо; для удовлетворения своей агрессии и своего жизнелюбия он теперь хочет других объектов. Но базовые инстинкты те же самые. Во-вторых, он способен к сублимации. Возможно, страстное стремление Толстого к простой жизни было просто «желанием с отторможенной целью». Вместо того, чтобы прямо желать комфорта материнского тела (эдипов комплекс), он маскирует это ныне бессознательное желание игрой в крестьянина, где мать-земля замещает его собственную мать.
Как и в случае с теорией Мак-Дугалла, нет доказательств ни того, что Фрейд действительно нашел базовый перечень коренных мотивов человека, ни того, что с ростом и развитием человека его коренные мотивы остаются неизменными. Когда мы сравниваем двухлетний возраст со зрелостью, это допущение выглядит крайне неправдоподобным.
Упомянутые нами три типа теории инстинктов утверждают, что (1) действиями всех людей управляют по существу одни и те же движущие силы, (2) они врождены, (3) они способны связываться с разными объектами и, следовательно, канализироваться (сосредоточивать либидо на объекте, замещаться, сублимироваться). Короче, у всех личностей мы обнаруживаем одни и те же коренные мотивы с рождения до смерти, а взрослая личность – это, фактически, смесь канализированных, неменяющихся мотивов. Эта логика не кажется нам адекватной ни для объяснения качественных различий между младенцем и взрослым (как, например, появляются мотивы социальной ответственности?), ни для объяснения исключительного разнообразия мотивов взрослых, уникальных у каждой конкретной личности [425] .
Теперь упомянем еще две теории, которые грубо могут быть отнесены к доктрине инстинктов.
Потребности. Многие психологи, желающие оперировать определенным перечнем фундаментальных человеческих побуждений, осторожно обходят проблему врожденности. Фактически они говорят: нас не должно заботить, являются ли базовые мотивы инстинктивными в строгом смысле, но они подобны инстинктам в том смысле, что они столь же фундаментальны и широко распространены. Давайте называть их желаниями, хотениями, стремлениями, эргами или потребностями . Последний термин оказывается предпочитаемым. Наиболее часто изучаются потребности в достижении, аффилиации, приобретении, агрессии, автономии, уважении, доминировании, заботе, сексе [426] .