Становление
Шрифт:
— Признаться, ваше превосходительство, я чувствую себя несколько неуверенно. По мне, так лучше бы я нынче работал в Сенате, где все такое понятное и требует меньшей выдержки, чем светские рауты, — отвечал я, прекрасно осознавая, что примерно похожие эмоции испытывает и мой собеседник.
— Мы представлены друг другу, да и раньше уже встречались, а также я полагаю, что мы в похожем положении. Оттого, если вы не против, я бы предложил обращаться по имени-отчеству, — Аракчеев улыбнулся.
Читал когда-то про него, что выглядел Алексей Андреевич, словно горилла. Такое сравнение предлагали некоторые его современники, явно ущемленные деятельностью Аракчеева. Не соглашусь с подобным
— Я уже наслышан о вас, Михаил Михайлович, и, признаться, вижу ваше блистательное будущее, — сказал Аракчеев, чем поставил меня в неловкое положение.
Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку [Иван Крылов, басня «Кукушка и петух»]. Кстати, эту басню я еще «не написал». Но хвалить Аракчеева приходилось. И ведь не лукавил же, знал о том, что будущее этого человека действительно великое. Быть громоотводом для императора Александра, когда все хорошее — это император, а все плохое — Аракчеев, — это иметь действительную преданность престолу.
Хотелось бы поговорить, посплетничать. Особенно, я промыл бы кости Ростопчину. Он, по сути, сейчас в одном чине с Аракчеевым. Однако, Федор Васильевич ведет себя где-то даже заносчиво. Самостоятельно подходит к Безбородко, который общается с Александром Куракиным, вставляет свои пять копеек, перемещается к Державину, с которым общается Алексей Куракин, что-то пламенно рассказывает статс-секретарю государя Юрию Александровичу Неделинскому-Мелецкому. И так по кругу, словно не замечая нас с Аракчеевым, стоящих в сторонке. Ну, да Бог с ним. Получил чин генерал-адъютанта императора, взлетел, возгордился. Посмотрим, как будет с ним дальше. Павел Петрович такой непостоянный!
— Господа, прошу проследовать всех к столу! Надеюсь, мой повар вас сегодня несколько удивит, — громко, на всю бальную залу дома, сказал Алексей Борисович Куракин.
Мы и проследовали. Как же отказывать хозяину дома? Места, которые были выделены нам с Аракчеевым оказались в конце большого стола. Радовало два обстоятельства. Первое — то, что Растопчин также оказался в конце стола, напротив меня, а второе — это то, что Екатерина Андреевна оказывалась недалеко от меня, через два человека, Аракчеева и ее батюшки. Нельзя сказать, что рассадка за столом — это дань местничеству, отмененному еще в конце XVII века. Между тем, если бы меня посадили рядом с хозяином дома, тем более, неподалеку от канцлера Безбородко, то подобное можно было считать конфузом. Для Безбородко, а для меня «окном возможностей».
Первоначально к столу подали легкие закуски. Среди них особенно я бы выделил канопе. Подобная форма подачи, да и самой закуски в России еще не было. Отсюда деревянные шпажки с сыром, ветчиной и даже с маслиной уже смотрелись несколько необычно. Также к столу были поданы маленькие бутербродики с красной и черной икрой, подали и брускетты с паштетом, были наполнены паштетом из гусиной печени и тарталетки. Куракины хотели удивить, они начали уже это делать.
Холодные закуски нельзя есть, их нужно только отведать. Это значило, что, когда берешь брускетту, то ты должен ее есть с таким видом, будто неделю не вылезаешь из-за стола и пресытился до нельзя. Не в коем случае нельзя показывать, что ты голодный, и акцентировать внимание на отдельном блюде, даже, если
Следующим блюдом стали порционные рябчики, те самые, что с ананасом и в вине. Особенностью было то, что рябчики были без костей ну и замаринованные ранее в майонезе со специями и чуть сдобрены чесноком. Без ложной скромности, подобное блюдо было моей заслугой, ну, или Владимира Маяковского, так красочно разрекламировавшего буржуйские рябчики с ананасом. Было также мясо по-французски, которое, впрочем, зашло далеко не всем. Вернее иное, оно не зашло только тем, кто его не пробовал. А причина в том, что мясо по-французски сделано на подушке из запеченного картофеля, ну, а потат — пища, вроде как, не совсем барская. Вообще не понятно: если ни крестьяне, ни баре его не едят, то чье оно. Отчего-то так полюбившийся Александру Борисовичу салат «Цезарь» подавался лишь при четвертой смене блюд. Был и суп, вернее, солянка, та, которая сборная. А запивали все новомодным в Европе какао с бисквитами и заварными пирожными. Что касается эклеров, то опять же — это мое. Вот последнее блюдо, десерты, точно оформили фурор. Слоеного теста тут еще не знали.
Во время всего обеда, ну или ужина. я то и дело бросал косые взгляды на Екатерину Андреевну и все больше начинал осознавать, что мне нравится за ней наблюдать. Никогда не верил в любовь. Влюблялся, не без этого, не последний бесчувственный чурбан. Однако, не позволял чувствам диктовать свои правила поведения.
Бывали моменты в прошлой жизни, когда я, осознавая, что начинаю терять голову, резко и категорично отказывался от общения с той, которая способна была мной манипулировать через доступ к телу. Вероятно, и в этой жизни я буду стремиться поступать сообразно уже сложившимся представлениям о межполовых отношениях. Это не значит, что я не буду уважать свою жену, а, может, и полюблю ее. Но я намереваюсь только тем эмоциям и чувствам волю давать, которые не будут мешать достижению моих целей. Но, не отнять — Екатерина Андреевна хороша.
— Господа, — Алексей Борисович встал из-за стола и торжественно обращался к присутствующим. — Вы все знаете, что уже менее, чем через месяц состоится коронация Его Императорского Величества Павла Петровича. В кругу друзей нашей семьи, по великой тайне, извольте услышать тот вирш и ту песню, что будет исполнена на коронации.
Хозяин дома обвел всех взглядом и остановился на мне.
— Господин Сперанский, не соизволите ли сперва самолично продекламировать вирш «Молитва», — обратился ко мне Алексей Куракин, а после, не дожидаясь моего утвердительного ответа, уже к присутствующим. — А после, господа, вы услышите и музыкальное творение на слова и музыку секретаря Правительствующего Сената надворного советника Михаила Михайловича Сперанского. Вот так, господа, в российском Сенате служат не только мудрейшие люди нашего Отечества, но и гениальные пииты. Уж простите меня, Михаил Михайлович, но о гениальности на сей день приходится говорить в отношении глубоко уважаемого… да, именно вас, Гаврила Романович. Ну, да какие еще годы у вас, господин Сперанский, с такими задатками мы еще будем гордиться, что были знакомы с вами.
И, что я теперь за такую лестную оценку должен сделать Куракиным? Да, ладно, лестная оценка! Более остального я теперь остаюсь должником перед своим покровителем за взгляд Екатерины Андреевны. И даже не особо смущает тот факт, что мне придется, словно мальчику на табуретке в Новый год, читать свои стихи. Впрочем, ничего для урона чести здесь нет.
Все гости уже переместились в отдельное помещение, где стоял новомодный фортепиано, а также изготовились музыканты. Я встал на середину зала и начал читать стихи: